56
У готской деревни на границе степи и предгорий разделили добычу. Я забрал десятую часть. Золотом, серебром и овцами. Остальное разделили напополам между херсонцами и аланами, а потом каждый отряд разделил добычу между воинами. Гоару и Оптиле полагалось по пять частей, остальным по одной. У херсонцев не обошлось без ссор, потому что коней на всех не хватало. Я успокоил их, сказав, что пойдем еще раз, и тогда коней получат те, кому не достанутся сейчас. Особого желания у меня не было, но я осенью пообещал Гоару: сколько овец он продаст херсонцам, столько и получит весной.
Через неделю опять встретились у готской деревни. Она сильно пострадала во время нашествия тюрок. Готы вместе со своими пожитками и скотом ушли в горы, но всё, что осталось, было разграблено или сожжено, а посевы потравлены лошадьми. Десятка два готов, у кого были верховые лошади, ходили с нами на утигуров. Теперь их присоединилось, благодаря трофейным лошадям, уже три десятка.
Мы поехали по границе предгорья, где утигуров не должно быть, чтобы незаметно пробраться поглубже на их территорию. Затем повернем в степь и нападем не с запада, как в предыдущие разы, а с юга.
– Где на этот раз устроим им засаду? – просил Оптила, когда мы въехали на территорию утигуров.
– Нигде, – ответил я и объяснил: – Больше они не будут преследовать нас, побоятся засады.
На следующий вечер прискакал дозорный и доложил, что обнаружили обоз из пяти арб с возничими византийцами, но под охраной полусотни тюрок. Вот это было интересно!
– Точно тюрки? – спросил я.
– Конечно! – ответил обиженно алан.
Это я могу перепутать утигура с тюрком, особенно на расстоянии, а кочевник – никогда.
– Купцы? – уточнил я.
– Нет, – уверенно ответил дозорный. – Тюрок хлестал кнутом одного возничего.
Аланы постоянно имеют дело с купцами, не должен ошибиться.
– Что здесь делают тюрки? – задал я вопрос.
Евпатерий сказал мне, что почти все тюрки ушли «голосовать» мечами за своих кандидатов в каганы, остались только небольшие отряды в Пантикапее (Боспоре) и в городах на противоположном берегу Керченского пролива. Ловушка? Но зачем тюркам подписываться за утигуров, которые бросили их во время осады Херсона?
– Может, дань собирают с утигуров? – предположил Оптила.
– Дань собирают осенью, – сразу отклонил Гоар. – Сейчас скот худой после зимы.
– Они не скот взяли, в арбах везут, – гнул свое Оптила. – Может, шкуры или шерсть.
– Может быть, – согласился Гоар.
– Надо обязательно захватить пару тюрок живыми, допросить их, – приказал я.
Тюрки остановились на ночь возле лесочка, развели костры. Они никого не боялись. Выставили всего один пост из двух человек. Самоуверенность и ее сестра расхлябанность – слабые стороны сильных. Привыкли, что их все боятся, вот и ведут себя так неосторожно.
Навестить их пошли херсонцы под командованием Сафрака, имеющие обширный опыт общения со спящими врагами. Я с остальными подъехали к лесочку утром. Там херсонцы совместно с возничими боспорцами готовили на кострах завтрак. Голые трупы тюрков валялись там, где их застала смерть. Двое живых стояли привязанные к стволам деревьев.
– Что в арбах? – спросил я старого одноглазого боспорца, наверное, скифа по национальности.
– Медь и немного золота, – ответил он, глухо произнося букву «г».
Меди было три-четыре тонны и килограмм пять золота.
– Откуда везете? – задал я вопрос.
– С рудника в горах, – ответил боспорец. – Раньше он принадлежал боспорскому богатею Мирисму. Тюрки убили Мирисма и всю его семью, когда захватили город, и вон тот, – показал одноглазый на труп толстого мужчины, – забрал рудник себе.
– А вы на него работали? – спросил я.
– Рабами мы были у него, – ответил боспорец.
– Рудник далеко отсюда? – поинтересовался я.
– Полтора дня пути, если на арбах ехать, – ответил одноглазый боспорец. – День по степи, а затем по горам.
– Там много людей, сильная охрана? – спросил я.
– Охрана человек двадцать. Старший – тюрок, он там за всем присматривает, а остальные утигуры. Рабочих около сотни и их семьи, но эти воевать не будут, в руднике спрячутся, – рассказал боспорец.
Мы оставили их ждать возле рощи, а сами поскакали в степь, где разведка обнаружила утигуров. Кочевники тоже кое-чему научились, напасть на них врасплох не удалось. Но и уйти без потерь не смогли. Мы догнали их обоз, в котором остались одни женщины и девочки, и отару овец голов на тысячу. Мужчины с мальчиками и молодыми женщинами ускакали. Не на такую добычи рассчитывали мои воины, но получить без боя хотя бы столько – тоже неплохо.
Аланов и часть херсонцев с баранами и обозом с медью я оставил в предгорье, а с остальными начал подниматься вверх по извилистой, лесной дороге. Вел нас одноглазый боспорец. Когда преодолели две трети пути, он показал, где лучше оставить коней. Дальше пошли пешком. Горы – не то место, где воюют на лошадях. В километре от поселка находился пост – площадка на выступе горы, нависающем над дорогой, защищенная стеной из камней. Службу там несли два утигура. Должны были нести, но оба дрыхли, как убитые. Поэтому и были убиты.
Рудник ограждала каменная стена высотой метра два, которая своими концами примыкала к скале. Возле стены паслись два десятка стреноженных коней. Ворота нараспашку. В скале была вырублена штольня, широкая, в нее свободно могла въехать арба, запряженная двумя волами. В огражденном стеной пространстве было с полсотни небольших жилых домов из камня и дерева и один большой, кузница и две домны или плавильни метра по три высотой, сложенные из обожженного кирпича. В одну что-то засыпал сверху из деревянного ведра мужчина, стоявший на лестнице, прислоненной к плавильне. Рядом с воротами находилась большой шатер, возле которого молодая женщина в старой, латаной рубахе, с растрепанными волосами и синяком под глазом, скорее всего, готка, варила в котле на костре, судя по запаху, мясо. Между домами бегала голопузая ребятня и худые собаки. Первые, завидев нас, молча прыснули в разные стороны, а псы начали лаять, держась на безопасном расстоянии.
Мои бойцы сразу побежали к шатру, из которого выглянула голова кочевника с безволосым, заспанным лицом и сразу спряталась. Отрыв от родной среды обитания помноженный на безделье – самый короткий путь к деградации. Они даже не подумали сопротивляться. Выходили по одному из шатра, бросали на землю оружие, давали себя обыскать и связать.
Женщина у костра смотрела на нас так, будто не понимала, что происходит.
– Что уставилась?! – прикрикнул на нее Хисарн. – Мясо вари, дура!
Женщина глупо улыбнулась, кивнула головой, соглашаясь, наверное, варить мясо, и помешала варево в котле оструганной палкой, похожей на маленькое весло. Как только мои бойцы закончили связывать пленных, женщина перестала улыбаться, молча подлетела к старому тюрку, командиру отряда, и принялась бить его «веслом» по морде. Он пытался уклониться, отворачивался, но готка не отставала, молотила с тупым остервенением, пока не превратила лицо в кровавое месиво и не сломала орудие пытки. После этого швырнула обломок в костер и гордо пошла к кузнице.
