– Извините, мадемуазель д’Оре, – сказал он, – я бы сам должен был просить вас об этой милости – увидеть вас, но при всем моем нетерпении я не осмелился вас беспокоить.
Он подал Маргарите руку, чтобы подвести ее к креслу, но девушка словно не заметила ее.
– Я очень благодарна вам, барон, – сказала она, отступив в сторону, – и теперь уверена, что не напрасно полагалась на ваше благородство и вашу деликатность, хотя не имею чести вас знать.
– К чему бы ни привело это доверие, – торжественно произнес барон, – оно делает мне величайшую честь и я постараюсь оправдать его… Но что с вами?
– Ничего, барон, ничего, – тихо сказала Маргарита, стараясь справиться с волнением. – То, что я хотела вам сказать… Извините… я так расстроена…
Маргарита зашаталась. Лектур подбежал к ней, обнял, пытаясь поддержать, но, как только он дотронулся до ее стана, яркая краска вспыхнула на лице девушки и из чувства стыдливости, а может быть отвращения, она вырвалась из его рук. Барон, восприняв это как должное, тут же ласково взял ее за руку и подвел к креслу, но Маргарита не села, а только оперлась на него.
– Боже мой, – сказал Лектур, удерживая ее ручку в своей, – неужели же то, зачем вы пришли ко мне, так трудно сказать? Или, может быть, звание жениха против моей воли уже придало мне угрюмый вид мужа?
Маргарита сделала новое движение, чтобы высвободить руку, и Лектур опять взглянул на нее.
– Боже мой! – воскликнул он. – Какое же прелестное личико! Обворожительная талия! Да еще восхитительные ручки!.. Мадемуазель, вы хоть кого с ума сведете!
– Я уверена, барон, – сказала Маргарита, освободив наконец свою руку, – я надеюсь, что все это просто учтивость с вашей стороны, не более.
– Напротив, клянусь вам, это чистая правда! – с жаром ответил Лектур.
– Если так, – сказала Маргарита, – чему, однако ж, мне трудно поверить, если это и не простая учтивость, то, надеюсь, подобные восторги не послужат причиной союза, который хотят заключить между нами.
– Простите, мадемуазель, напротив, это придает ему в моих глазах величайшую цену.
– Но я полагаю, – продолжала Маргарита, – что вы считаете вступление в брак серьезным для себя шагом.
– Это смотря по обстоятельствам, – улыбнулся Лектур. – Если б, например, я женился на старухе…
– Скажите, – тон Маргариты становился все более решительным, – вы предполагали в нашем союзе взаимность чувств…
– О нет, никогда, – спокойно ответил Лектур, которому так же хотелось увильнуть от решительного объяснения, как Маргарите добиться его. – Уверяю вас, совсем нет и особенно теперь, когда я вас увидел. Я не считаю себя достойным вашей любви, но полагаю, что мое имя, мои связи, мое положение в свете дают мне некоторое право искать вашей руки.
– Но мне кажется, барон, – Маргарита опять покраснела, – что брак не может быть без любви.
– Э, помилуйте! Из ста человек восемьдесят пять женятся без всякой любви, – ответил Лектур с такой ветреностью, что это одно уничтожило бы чувство всякого доверия в душе женщины не столь простосердечной, как Маргарита. – Мужчина женится для того, чтобы иметь жену; девушка выходит замуж для того, чтобы иметь мужа. Это обычная сделка, которую два человека заключают между собой для обоюдной выгоды. Сердце тут ни при чем, и в любви нет никакой необходимости.
– Извините, я, может быть, неясно выражаюсь, – сказала Маргарита, стараясь скрыть от человека, которому хотели вверить ее судьбу, тягостное впечатление от его слов. – Это происходит оттого, – продолжала она, – что девушке очень трудно говорить о подобных вещах.
– Напротив, – ответил Лектур, кланяясь и придавая своему лицу насмешливое выражение. – Вы выражаетесь как нельзя яснее, и, поверьте, я не дурак и понимаю все, даже если со мной говорят полунамеками.
– Как, барон, – воскликнула Маргарита, – вы понимаете, что я хочу вам сказать, и позволяете мне продолжать?! Если, спросив свое сердце, я вижу, что никогда не буду… что я не могу любить… того, кого мне предлагают в мужья…
– Так не говорите ему этого, – ответил Лектур тем же тоном.
– Почему же?
– Потому что… Как бы вам это сказать… Потому что это слишком наивно!
– Но если я делаю это признание не из глупости, а из желания не обманывать вас?.. Если б я вам сказала, что… о, как это стыдно! Но уверяю вас, стыд должна испытывать не только я, а и те, кто меня принуждает к этому объяснению. Если б я сказала вам… что я уже была влюблена… что я и теперь люблю…
– Какого-нибудь кузена, бьюсь об заклад! – сказал весело Лектур, играя со своим жабо. – Несносный народ эти кузены! Но, уверяю вас, я знаю, что значат эти привязанности. Всякая девушка в вашем возрасте долгом почитает влюбиться, но это скоро проходит.
– К несчастью, – печально и важно проговорила Маргарита, тогда как жених ее говорил шутливо и насмешливо, – к несчастью, я уже не беззаботная девушка, барон, и хотя еще молода, однако для меня время детской любви давно прошло. Если я решилась рассказать о своей любви человеку, который ищет моей руки, то вы должны понять, что это любовь глубокая, вечная, одна из тех страстей, которые оставляют неизгладимый след в сердце женщины.
– Черт возьми, да это настоящая слезливая драма! – воскликнул Лектур, начиная понимать всю важность признания Маргариты. – Скажите мне, пожалуйста, кто он? Порядочный молодой человек, который может быть принят в свете?
– О, – обрадовалась Маргарита, которой в этих словах почудилась надежда, – это прекраснейший, благороднейший человек!
– Да это само собой разумеется! Но я не о том вас спрашиваю, мне нет никакого дела до его душевных качеств. Я хотел бы знать: кто он такой, из какой фамилии, дворянин ли – одним словом, может ли порядочная женщина принимать его без стыда для мужа?
– Отец его, который давно уже умер, был лучшим другом моего батюшки, он служил советником в реннском суде.
– Сын советника! – Лектур презрительно скривил губы и покачал головой. – По крайней мере, он хоть мальтийский кавалер?
– Он хотел идти на военную службу.
– Ну, так мы обеспечим ему полк и сделаем порядочным человеком. Это решено. Итак, все прекрасно! Однако из приличия, прошу вас… Необходимо, чтобы ваш… э-э… друг с полгода не делал нам визитов. Потом он может взять отпуск… В мирное время это дело немудреное… Какой-нибудь общий знакомый введет его к нам в дом, и дело с концом.
– Я не понимаю, что вы хотите сказать этим, барон, – Маргарита смотрела на своего жениха с величайшим изумлением.
– Это, однако ж, ясно как день, – сказал тот с досадой. – У вас есть связи, и у меня они тоже есть. Это нисколько не должно мешать нашему союзу, во всех отношениях выгодному и приличному. А потом, знаете, раз мы женимся без любви, так надо сделать нашу совместную жизнь хотя бы сносной. Понимаете вы меня теперь?
– О да!.. Теперь я понимаю! – воскликнула Маргарита, отступив на несколько шагов от барона, как будто слова оттолкнули ее. – Я согрешила, даже, если хотите, совершила преступление, но, какой бы я ни была, я не заслужила такого оскорбления!.. Ох, барон!.. Я краснею от стыда за себя, но еще больше за вас. Для света – любовь к мужу, и тайная любовь к другому… Лицо порока и личина порядочности! И мне, дочери маркизы д’Оре, предлагают такой низкий, бесчестный, гнусный договор?.. О, – продолжала она, опускаясь в кресло и закрывая лицо руками. – Видно, я самая несчастная, погибшая, презренная тварь! За что мне это, за что?!
– Эммануил! Эммануил! – закричал Лектур, отворяя дверь боковой комнаты. – Подите сюда, дорогой мой! У вашей сестры спазмы, и шутить с этим нельзя, иначе болезнь может перейти в хроническую… Мадам де Мелен от этого умерла… Вот вам мой флакончик, дайте ей его понюхать. Я пойду пока в парк, а вы, когда мадемуазель станет лучше, придите туда и скажите мне, успокоилась ли она.
Лектур как ни в чем не бывало отправился на прогулку и оставил Эммануила и Маргариту наедине.
Глава XII
Часа в четыре колокол в замке зазвонил к обеду, и Лектур вернулся с прогулки. Хозяйничал за столом Эммануил: маркиза осталась с мужем, а Маргарита предупредила, что не сможет выйти к гостям, и заперлась в своей комнате. Гостей было не много: нотариус, родственники и свидетели, которые должны были подписать брачный договор. Обед прошел скучно. Лектур всячески старался всех рассмешить, однако было заметно, что веселость эта притворная и он хочет прикрыть ею растерянность. По временам говорливость его вдруг пропадала, как гаснет лампа, когда в ней не хватает масла, лишь под конец она снова вспыхивает еще ярче прежнего, и пламя жадно пожирает свою последнюю пищу… Часов в семь встали из-за стола и пошли в гостиную.
