можешь? – кричал «дед». – Ну-ну, Николаич, и за это спасибо.
Там в корме показались люди – в чёрных роканах с белой опушкой. Я ещё отдыхал пока, с грузиком в руке, прислонясь плечом к ящику. А наши уже там высыпали, сгрудились по правому борту.
– На «Пегги»! – боцмана глас прорезался. – Концы ваши где? Концами я, что ли, должен запасаться? Салаги, синбабы-мореходы, олухи царя небесного!..
«Дед» перегнулся через поручень:
– Потише, Страшной! Здесь конец. Мы будем подавать.
– Это почему же – мы?
– Потому что они – бедствующее судно.
– А мы не бедствующее? Я-то помолчу. Только почему всегда рус-Ивану должно быть хуже?
– Это много ты хочешь знать, Страшной, – кричал «дед» весело. – Слишком даже!
Корма шотландца ещё приблизилась.
– Бросай, Алексеич!
Я пошёл с грузиком к поручням. «Дед» мне поднёс обе бухты к ногам, и я их пощупал сапогом для верности. «Дед» на меня направил прожектор, чтоб шотландцы меня увидели с бросательным, другим прожектором повёл к ним на корму.
– Бросай, не медли!
Там их стояло трое. В середине – чуть повыше. Кто же из них поймает? Бросательный был почти весь у меня в руке, скойлан меленькими шлагами, а обе бухты под сапогом, я их ещё раз пощупал. Животом прижался к поручням и кинул.
Бросательный с грузиком мелькнул в луче, как змейка, и упал к ним на поручни. Они засуетились там, захлопали рукавицами. И помешали друг другу. Или не разглядели как следует конца. Я почувствовал, как он ослаб у меня в руке.
Я вытянул его и снова скойлал себе в левую руку, а грузик взял в правую. Зато уж я точно теперь знал, сколько мне надо длины.
Из рубки уже орать начали:
– Что там с концом?
– Ты не слушай, – сказал «дед». – И не торопись.
Может быть, просто рука у меня поехала, из-за проклятого плеча. Он упал у них под самой кормой. Тут и багром не достанешь.
– Торопишься! – сказал «дед».
Я теперь койлал его, сжав зубы, чтобы не дать себе заспешить. И кинул я хорошо. Размахнулся не спеша, а кинул рывком, с подхлёстом, чтоб грузик завертелся в воздухе.
Он упал длинному на плечо, я это преотлично видел. А он захлопал себя рукавицами по груди, как будто комаров бил… И пропал из луча. Корма у них взлетела, а мы стали проваливаться, и у меня сердце провалилось, когда почувствовал, как он опять ослаб у меня в руке.
– Сволочь ты косорукая! – я ему крикнул, долгому. Мне плакать хотелось, что он такой конец упустил. – Убить тебя мало!
– Что тебя так развезло? – «дед» на меня заорал. – Истерику закатил, как девушка в положении. Бросай!
– Сколько ж я буду бросать – раз они не ловят?
– Будешь бросать, пока не словят!
Я его опять вытянул, взял в правую, сколько нужно по весу. И ждал, когда мы сравняемся.
Грузик ему полетел в лицо. Это я очень даже прекрасно рассчитал. Он увидел, что грузик летит ему в рожу, и отпрянул, и грузик перелетел через поручень. Как словили, я уже не видел, корма у них снова пошла вверх и пропала. Но конец полетел у меня из руки, ожёг ладонь.
– Есть! – заорал я «деду». – Работает кончик!
Обе бухты стали разматываться. «Дед» кинулся ко мне, сграбастал одну в охапку и понёс к поручням, швырнул вниз.
– Держи, Страшной! Это тебе ходовой. – Потом вторую: – Это тебе – коренной. Плотик приготовили?
– Плотик? Это сейчас, это у нас быстренько!..
– Мать вашу!.. Сами вы синбабы. Нет чтобы дело сделать…
Я только следил, чтобы леер прошёл по всем поручням без задева.
– Пошли, – сказал «дед». – Или ты сомлел?
– Немного.
– Всё равно вниз иди, не стой на ветру. Мы ещё жить собираемся!
Я сошёл за ним на палубу. Кто-то там на полатях возился, скидывал поводцы с плотика, и боцман причитал, чтоб добром не раскидывались, аккуратно бы складывали в капе. Наконец стащили плотик, привязали к ходовому концу штертом, вывалили за борт. И плотик исчез из глаз, ребята лишь потихоньку подвирывали к себе коренной конец. Потихоньку – это так только говорится, с каждой волной его рвало из рук, и весь он обвис примёрзшими варежками.
А я ничего не делал. Вот просто сел на трюм, держался за какую-то скобу и смотрел. И никто не орал на меня, что я сижу, ничего не делаю. Бондарь и то не орал. Ну, я своё дело сделал. А теперь посижу, на других посмотрю.
Леера у них рвались из рук, возили их по палубе, били животами об фальшборт.
– Васька! – орал дрифтер. – Буров, ты где там сачкуешь? У тя брюхо-то моего потолще, давай вперёд, амортизируй!
Васька, конечно, сзади сачковал. Но вылез самоотверженно.
– Ох, бичи, что ж от моего брюха-то останется? Шибает!
– Стой там, ничего, амортизируй!
Дрифтер с «дедом» над всеми высились. Похоже было, они-то и держали концы, остальные только «амортизировали». Вдруг Васька закричал:
– Стой! Стой, бичи, дёргают! Сигнал дают – плотик назад тащить. Вирай теперь ходовой!
Потащили. Кто-то спросил:
– Пустой идёт?
– Вроде нет, потяжелее стал.
– Сидит в нём какая-то личность!
Боцман выскочил из этой оравы, сложил ладони у рта:
– Мостике! Прожектор – на плотик!
В рубке грохнула дверь, кто-то забацал сапогами – к верхнему мостику.
Луч побежал – по вспененной злой воде, по чёрным оврагам – и в секучих брызгах нашарил плотик. Как будто схватил его рукою – крохотный плотик, белый с красным… И человека в плотике.
3
Весь он был чёрный, только мех белел вокруг лица и на манжетах. Уже видно было, что руки у него без варежек и как он вцепился в петли и жмурится от прожектора.
– Полундра, ребята! – сказал «дед». – Человека не разбить. Натяни оба конца.
Плотик уже был под бортом и снова отошёл. Выжидали волну. А несчастный шотландец болтался – то вверх, то вниз, – выпадал из луча, и снова его нашаривали.
– Дриф, – позвал «дед». – Давай-ка мы с тобой, они концы подержат.
Они вдвоём стали к фальшборту, перегнулись. Остальные назад отошли, упёрлись ногами в палубу, спружинивали концы. «Дед» командовал:
– Левый потрави… Теперь правый помалу.
– Держу! – дрифтер взревел.
– Держи, не упусти! Вот и я держу…
Они рванули разом, и шотландец прямо взлетел над планширем.
– Скользкие рокана у них, – сказал дрифтер. – Как маслом облитые.
«Дед» перехватил шотландца под мышки, рванул на себя и повалился с ним на палубу. Бичи кинулись поднимать.
– Куда! – заорал «дед». – Концы держать, сами встанем.
«Дед»-то поднялся, а шотландец так и остался сидеть под фальшбортом, только ноги поджал,
