берегу Зверобой не обменялся более ни одним словом со своей красивой спутницей. Юдифь сидела на носу челнока, спиной к охотнику, иначе, вероятно, выражение ее лица заставило бы Зверобоя попытаться ласково утешить девушку. Вопреки всему, Юдифь по-прежнему не сердилась на него, хотя на щеках ее густой румянец стыда несколько раз сменялся смертельной бледностью. Скорбь, глубокая сердечная скорбь царила в ее сердце и выражалась так ясно, что этого нельзя было не заметить.
Так как оба они довольно лениво работали веслами, ковчег уже причалил к берегу и солдаты высадились, прежде чем челнок успел достигнуть косы. Чингачгук обогнал всех и уже углубился в лес, дойдя до того места, где тропинки разделялись: одна вела в форт, а другая — в делаварские деревни. Солдаты тоже выстроились в походном порядке, предварительно пустив ковчег по течению, совершенно равнодушные к его дальнейшей судьбе. Юдифь на все это не обратила никакого внимания. Мерцающее Зеркало потеряло для нее всю свою привлекательность, и, едва успев поставить ногу на прибрежный песок, она поспешила вслед за солдатами, не бросив назад ни одного взгляда. Даже мимо делаварки она прошла не оглянувшись; это скромное существо также отвернулось при виде удрученного лица Юдифи, как будто чувствуя себя в чем-то виноватой.
— Подожди меня здесь, Змей, — сказал Зверобой, следовавший за своей отвергнутой красавицей. — Я хочу посмотреть, как Юдифь нагонит отряд, а потом вернусь к тебе.
Когда они отошли на сотню ярдов, Юдифь обернулась и заговорила.
— Пусть будет так, Зверобой, — сказала она печально. — Я понимаю, вы хотите проводить меня, но в этом нет никакой нужды. Через несколько минут я нагоню солдат. Так как вы не можете быть моим спутником на жизненном пути, то я не хочу итти с вами дальше и по этому лесу. Но постойте. Прежде чем мы расстанемся, я хочу задать вам еще один вопрос, и, ради бога, ответьте мне честно. Я знаю, вы не любите ни одной женщины, и вижу только одну причину, по которой вы не можете… не хотите любить меня. Итак, скажите мне, Зверобой…
Тут девушка остановилась, как будто слова, которые она хотела произнести, грозили задушить ее. Потом, собрав всю свою решимость, с лицом, которое то краснело, то бледнело при каждом вздохе, она продолжала:
— Скажите мне, Зверобой: то, что говорил Гарри Марч, повлияло как-нибудь на ваши чувства?
Правда всегда была путеводной звездой Зверобоя, он не мог скрывать ее, если даже благоразумие повелевало ему хранить молчание. Юдифь прочитала ответ на его лице, и с сердцем, растерзанным сознанием, что она сама во всем виновата, девушка еще раз тяжело вздохнула на прощанье и исчезла в лесу.
Некоторое время Зверобой стоял в нерешительности, не зная, что делать дальше, но наконец повернул назад и присоединился к делавару. В эту ночь все трое расположились лагерем у истоков родной реки, а на следующий вечер торжественно вступили в делаварскую деревню. Чингачгука и его невесту встретили с триумфом; все прославляли их спутника и восхищались им, но прошли целые месяцы, полные напряженной деятельности, прежде чем он успел оправиться от удручавшей его скорби.
Начавшаяся в тот год война была долгой и кровавой. Делаварский вождь возвысился среди своего народа так, что имя его никогда не упоминалось без самых восторженных похвал. А тем временем другой Ункас, последний представитель этого рода, присоединился к длинной веренице воинов, носивших это почетное прозвище. Что касается Зверобоя, то под кличкой Соколиный Глаз он так прославился, что ирокезы боялись звука его карабина, как грома Маниту. Его услуги скоро понадобились королевским офицерам. С одним из них, как в походах, так и в частной жизни, он был связан особенно тесно.
Прошло пятнадцать лет, прежде чем Зверобою удалось снова навестить Мерцающее Зеркало. Америка уже стояла накануне другой, гораздо более серьезной войны, когда он и его верный друг Чингачгук направлялись к фортам на Мохауке, чтобы присоединиться к своим союзникам. Мальчик-подросток сопровождал их, ибо Уа-та-Уа покоилась уже вечным сном под делаварскими соснами, и трое оставшихся в живых были теперь неразлучны.
Они достигли берегов озера в ту минуту, когда солнце уже садилось.
Все здесь осталось неизменным: река по-прежнему струилась под древесным сводом; маленькая скала лишь слегка понизилась под медленным действием вод, горы в своем природном одеянии, темные и таинственные, по-прежнему поднимались ввысь, а водная поверхность сверкала, словно драгоценный камень.
На следующее утро мальчик нашел челнок, прибитый к берегу и уже наполовину развалившийся. Однако его удалось починить, и вскоре они отплыли, желая обследовать озеро. Они посетили все памятные места, и Чингачгук показал сыну, где находился первоначально лагерь гуронов, из которого ему удалось похитить свою невесту. Здесь они даже высадились; но все следы становища давно исчезли. Затем они направились к полю битвы и обнаружили человеческие останки. Дикие звери раскопали могилы, и на поверхности валялись кости, омытые летними дождями. Ункас глядел на все это с благоговением и жалостью, хотя индейские предания уже пробудили в его юном уме честолюбие и суровость воина.
Отсюда челнок направился прямо к отмели, где еще виднелись остатки «замка», представлявшие собой живописную руину. Зимние бури давно сорвали крышу с дома, и гниль изъела его бревна. Все скрепы были, однако, целы, но стихии не раз свирепствовали в доме, как будто издеваясь над попыткой победить их. Палисад сгнил, точно так же как сваи, и было очевидно, что еще несколько зим, еще несколько бурь и ураганов сметут все в озеро и окончательно уничтожат постройку, воздвигнутую в пустынных дебрях. Могил найти не удалось. Быть может, вода изгладила всякие следы, а может быть, прошло столько времени, что Чингачгук и Зверобой забыли, где действительно находится место последнего успокоения Хаттеров. Ковчег они обнаружили на восточном берегу, куда, вероятно, его прибило северо-западным ветром, который часто дует в этих местах.
Судно лежало на песчаной оконечности длинной косы, которая расположена в двух милях от истока; оно быстро разрушалось под действием стихий. Баржа была полна воды, крыша на каюте развалилась, и бревна гнили. Кое-какая утварь еще сохранилась, и сердце Зверобоя начало биться быстрее, когда он заметил ленту Юдифи, реявшую посреди балок. Хотя эта девушка не затронула его сердце, все же Соколиный Глаз — потому что так мы должны теперь его называть — по-прежнему относился с искренним участием к ее судьбе. Он достал ленту и привязал ее к прикладу «оленебоя», который ему подарила девушка.
Немного дальше они
