Дом Темпани!
— Когда выберешься, отправляйся туда. Не теряй времени. Поезжай далеко на север, потом на запад. Королева остервенеет. Ее люди будут тебя разыскивать повсюду. И положись на Фегани.
Он прошел чуть дальше и заговорил с другим заключенным, а Фегани задержался возле меня.
— Кэйт у тебя есть? — спросил он негромко.
— Какая Кэйт?
— Отмычка, замки открывать. Она тебе понадобится. Я так думаю, к ночи они на тебя наденут браслеты.
Воровского жаргона я не понимал. Увидев мой тупой взгляд, он пояснил:
— Браслеты — железо, оковы, кандалы. — На лице у него промелькнуло отвращение. — Ты что, вообще ничего не знаешь?…
Впрочем, отмычку он пообещал принести.
Что бы ни случилось, отсюда надо убраться. Вонь на главном этаже была просто омерзительная. Я вернулся к себе в камеру.
Оказавшись внутри, я поднял глаза к окну. Высоко, в шести футах от пола, больше четырех футов в ширину, слегка закругленное сверху, оно было зарешечено железными прутьями. Расстояние между ними было по крайней мере шесть дюймов, их по горизонтали пересекали еще два стержня.
В камере у меня была койка и скамья — да еще деревянное ведро. Скамья тяжелая, еле сдвинешь с места, а уж быстро прибрать обратно — и думать нечего, так что я перевернул вверх дном ведро и встал на него, чтобы получше разглядеть решетку.
Прутья были заделаны в камень, но я с удовлетворением отметил, что с наружной стороны камень изрядно выветрился от непогоды. Выглянув наружу, я обнаружил под окном стену. Если я смогу спуститься на нее…
Меня предупредили приближающиеся шаги. Я соскочил на пол и убрал на место ведро. К шагам прибавился лязг железа, дверь открылась — но я к этому времени уже сидел на койке.
Появился тюремщик, вслед за ним Фегани — он помогал нести кандалы.
Тюремщик улыбался во весь рот. Зубы у него были поломанные и желтые.
— Ну, паренек, вот ты и получаешь снова браслетики. Завтра.
— Но я ведь заплатил!
— Ну да, точно, заплатил, но есть тут голос погромче моего, и он говорит, что ты отправляешься обратно — а значит в железе.
— Ты уж прости, — сказал Фегани, — но это не тюремщик решает. Ты его запомни. Позже он может их снова снять, если у тебя найдется малость чего нужно.
— Хватит, хватит! — заворчал тюремщик. — Не так громко!
Фегани хлопнул меня по плечу, и что-то холодное прикоснулось к моей шее под воротником.
— Ладно! Не тревожься пока что!
Когда они ушли, я сунул руку за шиворот. Там был тонкий кусок металла. Кэйт, которая отпирает замки.
Времени терять нельзя. Меня ждет темница и новые допросы. А за ними — пытки, которые кончатся только с моей смертью.
Так что если хочу что-то сделать, то делать это надо нынче ночью.
Мне слышны были вой и крики, которые доносились из камер-одиночек и больших помещений внизу, где заключенных держали вместе.
Я снова проверил прутья на окне. Дождь и ветер хорошо поработали над наружной стеной, и некоторые прутья болтались в гнездах.
Меня охватила искренняя благодарность судьбе. Сжав отмычку в руке, я принялся скрести и отламывать кусочки камня, расширяя раскрошившееся гнездо.
Потом, спрятав отмычку, взялся обеими руками за прутья и напрягся, выдавливая их наружу. Прутья немого подались, затем уперлись. Я снова взялся за работу, но шаги в коридоре прервали ее. Я уселся на скамью, уперев локти в колени, спиной к двери. Шаги на миг остановились за дверью, пока тюремщик заглядывал в волчок, потом удалились.
И снова я вернулся к решетке. Мне бы только вытащить два, самое большое — три вертикальных стержня и один горизонтальный, и тогда я смогу пролезть… Я работал, старательно расковыривая камень. Потом попробовал один из стержней. Сила меня не подвела — стержень подался. Я нажал еще сильнее — и нижний конец выскочил наружу.
Очень осторожно я вытащил из гнезда верхний конец и бесшумно положил стержень на пол. Но второй оказался упрямее. Снова и снова я то скреб камень, то напрягался изо всех сил. В конце концов мне удалось разбить нижнее гнездо — и второй стержень лег рядом со своим соседом на пол — между мной и дверью.
Горизонтальный прут был заделан не так глубоко, да и каменные крошки сыпались при каждом движении острой отмычки. Стена была старая и легко крошилась. Но все равно к этому времени я уже весь взмок от пота, а костяшки пальцев были ободраны и сбиты. Когда мне наконец удалось вытащить третий прут, ночь уже перевалила за половину и тюрьма стихла.
Я осторожно придвинул тяжелую скамью под окно. Пожертвовал своим плащом — прикрыл им уложенные на койку кандалы и свернул, стараясь придать форму лежащего человека. Я уже поставил ногу на скамейку, когда вдруг в замке заскрежетал ключ и дверь у меня за спиной распахнулась.
— Ага! — Это был Генри Кроппи. — Попался!
Он прыгнул, собираясь схватить меня сзади, но наступил на железные прутки, а те покатились под ним. Ноги тюремщика взметнулись выше головы, и он упал.
Правда, тут же поднялся и кинулся на меня, но я уже успел повернуться и ударил его.
Кулак у меня твердый. Я угодил ему прямо в нос и почувствовал, как хрустнула кость. Он чуть не упал снова, но тут же рванулся вверх, вытянувшись, чтобы схватить меня.
Я поймал его за руку, резко завернул ему за спину и задрал вверх старым приемом, который борцы называют «хамерлок». Он заорал, я резко ударил его об пол и оглушил.
Но особой выгоды мне это не дало. Конечно, дверь открыта, можно кинуться в коридор — но так я доберусь лишь до очередной тяжелой двери и очередных охранников. Нет, только в окно…
Вскочив на скамью, я протиснулся между прутьями решетки и подтащил вверх ноги — а позади слышались стоны, кашель, плевки и лязг цепей.
Я глянул вниз — сердце оборвалось. Стена, на которую я возлагал все свои надежды, находилась не меньше чем в двадцати футах внизу, а в ширину имела едва пару футов. Можно спрыгнуть и попасть на нее, но куда больше шансов, что я с нее соскользну. Я на миг заколебался. Соскользну — значит, упаду не меньше чем с тридцати футов… Я поднял глаза кверху.
Свес крыши находился в каких-нибудь четырех футах над верхней кромкой моего окна. Вцепившись в решетку, я вывернулся спиной наружу, к ночной темноте, и, перехватываясь руками, стал на внешний подоконник. А потом, придерживаясь одной рукой, второй потянулся кверху. Отпустил стержень, рванулся — и вцепился в край крыши. Очень осторожно подтянулся кверху, переполз через край и, тяжело переводя дыхание, застыл на свинцовых полосах кровли.
С меня лил пот. Я вытер руки об одежду и кое-как пополз по крыше. Она была мокрая, страшно скользкая, если я начну сползать, то надежд у меня никаких — кроме верной смерти на камнях в добрых шестидесяти футах внизу.
