Передвигаясь ползком, я добрался до дальнего конца здания. А там, прямо подо мной, оказалась еще одна свинцовая крыша — всего на шесть футов ниже. Я перевалился через край и пробежал вдоль конька той, нижней крыши не меньше пятидесяти футов. Там нашлось маленькое чердачное окошко, я торопливо ощупал его. Старая деревянная рама давно сгнила, я сумел выдавить ее — и оказался в каком-то пустом помещении, пропитанном затхлым духом давно застоявшегося воздуха. Через второе окно проникал тусклый свет. Я пересек чердак и, открыв дверь, оказался в коридоре.
Если я все еще в пределах Ньюгейта, это, по-видимому, жилые помещения тюремщиков. Но мне казалось почему-то, что это здание — просто соседнее с тюрьмой. Дверь в конце коридора была закрыта и заперта. Я мог бы справиться с ней — если время позволит… Резко развернувшись, я кинулся в другой конец коридора, где было окно. Через мгновение меня снова охватил холодный ночной воздух, снова лицо ощутило морось мелкого как туман дождя, а я снова оказался на свинцовых полосах очередной крыши.
Чуть подальше, уже на следующей крыше, я заметил мансардное окно — и быстро двинулся в ту сторону. Время утекало, а мне надо уйти подальше, добраться до Саутуорка и попасть в дом Брайана Темпани, где меня ожидают лошади.
Я перебрался с одной крыши на другую, продвигаясь к тому окну. Оно было приоткрыто!
Раскрыв его пошире, я влез внутрь.
И тут раздался сдавленный вскрик.
Я закрыл оконную створку и повернулся. Где-то за облаками была луна и в комнату лился неверный свет.
В кровати сидела девушка, прижимая к себе одеяло. Я разобрал, как мне показалось, молодое хорошенькое личико, растрепанные волосы и широко раскрытые глаза.
— Не пугайтесь, пожалуйста. Я просто прохожу через вашу комнату.
— Вы сбежали из Ньюгейта! — пробормотала она.
— Ну, это продлится недолго, — ответил я бодрым тоном, — если я не двинусь немедленно дальше или если вы закричите, чтобы позвать их.
— Я не стану кричать, если вы не причините мне вреда, — отвечала она холодно. — Мой отец умер в Ньюгейте — он туда за долги попал, и я к ним любви не испытываю… Идите вниз по лестнице, — она показала рукой. — Дверь открывается на другую улицу. Перейдите через нее и сверните в боковую улицу. Желаю вам удачи.
— Спасибо, — сказал я — и сделал все, как она велела. Дверь бесшумно закрылась за мной. На улице было темно и тихо. Я побежал — быстро и легким шагом.
Вскоре я пересек площадь, за ней вторую. В небе замаячил купол Сент-Пола. Я перешел на шаг. Еще через одну улицу… Я двигался к мосту, ведущему в Саутуорк.
Дом Темпани стоял темный и молчаливый. На какое-то время я затаился в тени, следя за ним. Как будто вокруг никого нет, но это может быть и ловушка. Вряд ли, конечно, кто-то заподозрит, что я приду сюда, но, с другой стороны, они ведь не слишком уверены в лояльности Темпани — из-за его связи со мной.
Неужели обязательно каждый раз, когда я прихожу в этот дом, должно быть темно и мокро?.. Я вошел на мощеный двор — и внезапно увидел тоненькую ниточку света из окна. Кто-то там есть. Так что, идти прямо в конюшню? Или постучать в дверь? Но кто может быть здесь? Темпани уехал, Абигейл тоже…
Я постоял у двери — и легонько постучал; почти сразу мне ответили изнутри. Дверь открылась, в ней возникла тенью высокая фигура. Это была Лила — домоправительница Темпани и время от времени горничная Абигейл.
— А? Это ты там, что ли? — вопросила она обвинительным тоном. — Если ты явился за лошадьми, так они там, в конюшне.
Лила была девица крупная, сильная как бык и такая же грозная. Но все же она меня ждала. Провела в кухню и жестом пригласила к столу. Там стоял кувшин, и она налила мне в кружку эля. Потом подала пищу, двигаясь быстро и плавно. Я набросился на еду — голодный я был, как сын нищего, а пища была хороша. Да нет, не просто хороша — превосходна!
Она вышла в другую комнату и вернулась, неся с собой черный плащ, просторный и теплый, шляпу и шпагу, а еще пару пистолетов и мешок серебра.
— Это тебе потребуется. Питер Таллис дал мне знать.
Ошеломленный, я сумел только поблагодарить ее.
— Да ну тебя! — резко бросила она. А потом повернулась ко мне: — Как там моя молодая леди? Ты ее вообще хоть видел-то?
— Она в море, направляется в Америку, — сказал я, — куда и я надеюсь последовать за ней.
— Ты возьмешь меня с собой? — спросила она вдруг.
Я чуть не подавился, потом кое-как сглотнул.
— Что?.. Что ты сказала?
— Я говорю, ты должен взять меня в Америку. Не могу я оставаться тут, когда она где-то там, на другом конце света, терпит нужду неизвестно в чем, да еще одна среди всяких тварей мужской породы и рядом ни одной женщины. Она-то мне не дозволила бы ехать, а ты дозволишь. Возьми меня, Барнабас Сэкетт!
— Взять тебя? — я тупо повторил ее слова, в ужасе от мысли ехать в такую даль, через всю страну, с этой здоровенной женщиной — не толстой, не подумайте, но широкой в плечах и, скажем так, по мидель-шпангоуту, — здоровенной и сильной. — А как же дом? Разве капитан Темпани не оставил тебя смотреть за ним?
— Что да, то да, но жизнь это одинокая, так я послала за своим братцем, и он приехал. Вот он тут и останется, пока меня не будет.
— Братец?…
Как-то я не мог принять мысль, что на свете может быть еще кто-то такой. Она одна — еще туда-сюда, но двое?
— Ага… — Вот тут он вошел из коридора: парень раза в два больше меня, руки — что окорока. — Не сомневайся, Сэкетт, я устерегу этот дом не хуже чем если б он мой собственный был, а ты уж забери эту вот девочку. Она будет счастливее там, в Америке, со своей хозяйкой, она ж, как они уехали, ничего не делает, только тревожится да поедом себя ест.
— Вы не понимаете, — терпеливо сказал я. — Мы едем туда, где живут дикари. Это совсем дикая страна. Я сам не знаю, как туда доберусь, не говоря уж о том, чтоб везти с собой женщину.
— Куда мужчина может добраться, туда и я доберусь, — сказала Лила преспокойно. — А уж если там случатся какие трудности, так я с ними управлюсь. Мой род — все рыбаки, и я все на свете знаю про лодки и паруса. И работать смогу не хуже любого мужчины… любых двух мужчин.
— А что до дикарей, — добавил братец, — так если они станут докучать моей сестренке, пусть Бог их пожалеет — потому что она-то ни в жизнь жалеть не станет.
Никакие возражения, высказанные мною, не смогли поколебать ее решимость ни на йоту. Она отправится со мной — да она уже упаковалась и оседлала для нас лошадей.
Все еще пытаясь спорить, я встал, опоясался шпагой и взял то, что она мне сунула в руки. Набросил плащ.
— Не один месяц может пройти, пока я увижу Абигейл. Нам надо будет как-то перебраться через море, — говорил я, — и плыть вдоль опасных, неизвестных берегов. И нам потребуется воистину небывалое везение, чтобы вообще найти ее.
