нижнее течение Рио-Браво уже несколько месяцев как вовлечено в сферу военных действий.
Нас выслали на разведку, приказав, не подвергаясь большому риску, как можно глубже врезаться в тыл неприятеля. Цель нашего похода — не столько предотвращение каких-либо неожиданностей со стороны мексиканцев, сколько защита самих мексиканцев от команчей — наших общих врагов.
Судя по последним донесениям, эти индейцы вступили на «тропу войны» и выставили настоящую армию.
Говорят, что они опустошают всю страну, орошаемую верхним течением Рио-Гранде-дель-Норте, и что в захваченном ими городке они перебили всех мужчин, угнали детей и женщин и вывезли все ценное.
Мы здесь находимся для покорения мексиканцев, но по иронии судьбы обязаны их защищать, завоевывая их страну.
Глава III
ПЛЕННИК
Мои размышления о своеобразном характере похода были внезапно прерваны стуком копыт. Топот слышался за пределами поселка. Судя по ритму, лошадь скакала галопом.
Перебежав на другую сторону азотеи, я нагнулся над балюстрадой в надежде заметить торопливого всадника. На дороге клубилась пыль, и вскоре показался ездок.
Это был еще молодой человек, безусый и безбородый, с замечательно правильными чертами лица, покрытого смугло-коричневым загаром.
Он был в малиновом плаще, ниспадавшем на круп лошади, и в легком сомбреро, с золотыми галунами.
Под ним горячился хорошо взнузданный низкорослый мустанг, пятнистый, как ягуар, — настоящий андалузец.
Всадник умерил ход, перешел на широкую рысь, пренебрегая неровностями почвы. Случайно он вскинул глаза на азотею, на которой я стоял. Очевидно, блестящий офицерский мундир привлек его внимание.
Почти молниеносно и совершенно машинально он осадил мустанга, взметнувшего хвостом дорожную пыль.
В это мгновение рейнджер, стоявший на посту на границе селения, вскочил из-под прикрытия и приказал всаднику остановиться, но тот, не обратив внимания на окрик, дернул поводья, повернул мустанга волчком, пришпорил и пустился вскачь. На этот раз всадник поскакал от дороги почти под прямым углом.
Вдогонку ему должна была просвистеть пуля, и всадник или конь были бы ею подкошены, если бы я не крикнул часовому:
— Не стрелять!
Мне почему-то пришло в голову, что незнакомец — слишком крупная и породистая дичь, чтобы прикончить его шальной пулей; малиновый ездок достоин был погони или облавы.
Мою нерасседланную лошадь прогуливали на площади.
Утренняя разведка сильно ее разгорячила, и конюху-негру было приказано остудить коня, прежде чем вести его на водопой.
Минуя лестницу, я спрыгнул с крыши невысокого одноэтажного здания на мостовую.
Конюх понял без слов и подвел жеребца.
Я вскочил в седло. Несколько рейнджеров вызвались мне сопутствовать. По звучному топоту я мог заключить, что за мной скачет человек шесть.
Но в помощниках я не нуждался. Состязание с юным всадником увлекало меня.
К тому же выигрыш времени был важнее численного перевеса; если пятнистый мустанг проявит такую же выносливость, как резвость, спутники все равно отстанут.
Ни одна лошадь в отряде не могла сравниться с моим скакуном, но, увидев аллюр мустанга, я сразу почуял серьезного соперника.
Минуты через две мелькнули последние хижины селения, и я поскакал полями, преследуя всадника в малиновом плаще.
Оставив позади поселение, он летел во весь опор.
Ареной погони было поле. Мой сравнительно грузный жеребец увязал в рыхлой земле, тогда как мустанг отталкивался от нее, как заяц; он уходил от меня, и я уже начинал отчаиваться, когда внезапно заметил, что перед мустангом выросла преграда из шеренги расположенных растений с плотной листвой. То были агавы.
На первый взгляд преграда казалась неодолимой. Мексиканец хотел было ее объехать, но вовремя сообразил, что я могу кинуться наперерез. Тогда, рванув поводья, он пришпорил коня и быстро скрылся в зарослях.
Доскакав на взмыленной лошади до места исчезновения незнакомца, я услыхал хруст листьев под копытами удалявшегося мустанга.
Размышлять было некогда: или туда, за ним, или отказаться от погони. Преграда меня не смущала: на карте стояла моя честь, а жеребец храпел и рвался вперед.
Припав к седлу, я нырнул в заросли и прорвался через них, отделавшись царапинами.
Но дальше опять участок, засаженный фасолью, и я снова отстал, увязая в рыхлом грунте.
Впереди блестела вода: это была цеквия — оросительная канава, широкая, как крепостной ров. Препятствие не менее серьезное, чем агавы.
«Здесь всадник задержится, — подумал я. — Он возьмет вправо или влево, и тогда…»
Но внезапный вольт всадника обманул мои ожидания: вместо того чтобы свернуть, мексиканец пустил коня прямо на цеквию, и благородный скакун одним прыжком перемахнул через ров.
Я не мог уделить и секунды на восхищение этим подвигом; надо было повторить его самому, и я поскакал к широкой канаве. Жеребец не нуждался ни в хлысте, ни в шпорах; он видел соперника, перелетающего через ров, и знал, чего я требую. Такой же прыжок — и мы одолели цеквию. Затем мой скакун, точно решившись одним порывом завершить погоню, бросился за мексиканцем, вытянув голову и раскинув ноги — для галопа без поводьев.
Здесь начиналась обширная саванна. Копыта отбивали гулкую дробь.
Мы шли по скаковой дорожке, и я поставил себе целью нагнать мустанга на равнине — до первой помехи.
В саванне паслись табуны мустангов и стада быков, лошади трясли головами и разбегались, быки вскакивали, прерывая жвачку.
Чтобы не сломать себе шею и не разбить хребта Моро, я объезжал быков, грузно залегших в траве.
В этой бешеной скачке сказалось превосходство мустанга, привыкшего, очевидно, к таким переделкам. Я отставал.
Район пастбища подходил к концу. Перед нами высились заросли с деревьями над низким кустарником, а еще дальше, на холме, я увидел белое строение.
Это была уже упомянутая гасиенда; мы неслись к ней напрямик.
Я
