— Я надеюсь, на этом все кончится, — сказал он. Машинально, не глядя, он откинул в сторону барабан револьвера и перезарядил его. Пятно у него на рубашке теперь стало больше, оно расползалось веером над ремнем, но он, казалось, даже не знал этого — или не обращал внимания. Только движения у него теперь были медленные, заторможенные невыносимой усталостью. Руки оставались уверенными и твердыми, но они шевелились медленно, и револьвер упал в кобуру под собственным весом.
Он отступал, волоча ноги, назад, к распашным дверям, рока не уперся в них спиной. Свет у него в глазах был неровный, как мерцание огонька оплывшей свечи в темноте. А потом, когда он там стоял, случилось… чудо?
Ну как иначе можно назвать это изменение, происшедшее с ним? Из таинственных источников воли поплыла жизненная сила. Она прибывала как будто ползком, как прилив энергии, которая поднялась в нем, сразилась со слабостью и стряхнула ее. Она засияла у него в глазах, и они вновь стали живыми и внимательными. Она вскипела в нем, распространяя знакомую мощь, которая вздыбилась, как волна, и вновь запела в каждой трепещущей жилке его тела.
Он стоял лицом к залу, полному людей, он прочитал страницы всех этих лиц одним скользнувшим по ним взглядом, и этот его мягкий голос повелел всем им со спокойным, несгибаемым превосходством:
— А теперь я сяду на коня и уеду. И ни один из вас не поедет следом.
Он с безразличием повернулся к ним спиной, абсолютно уверенный, что они сделают так, как он сказал., Его силуэт прорезался на фоне дверей и пятна ночной тьмы над ними, прямой и величавый. А в следующее мгновение двери сомкнулись, мягко прошелестев в воздухе.
Теперь в помещении вскипела бурная деятельность. Люди столпились вокруг тела Уилсона и Флетчера, хлынули к бару, возбужденно заговорили. К выходу, впрочем, ни один из них не приближался. Возле дверей оставалось пустое пространство, как будто кто-то обвел их запретной чертой.
А мне было наплевать, что они делают и что говорят. Мне надо было бежать к Шейну. Мне надо было захватить его вовремя. Мне надо было точно знать — а сказать мне мог только он.
Я вылетел из дверей магазина как раз вовремя. Он уже сидел в седле и отъезжал от крыльца.
— Шейн, — отчаянно прошептал я, стараясь, чтобы меня не могли услышать внутри. — Ох, Шейн!
— Бобби! Бобби, мальчик! Что ты здесь делаешь?
— Я там был все время! — выпалил я. — Ты мне должен сказать. Мог этот Уилсон…
Он знал, что тревожит меня. Он всегда знал.
— Уилсон, — сказал он, — был очень быстрый. Быстрее я никого не видел.
— А мне наплевать на Уилсона, — сказал я, и у меня хлынули слезы. — Пусть хоть вообще самый быстрый на свете. Он бы никогда не смог подстрелить тебя, верно ведь? Ты бы ведь еще раньше уложил его на месте, если бы ты… если бы ты не перестал тренироваться?..
Он замялся на мгновение. Он смотрел на меня, и внутрь меня, и он все знал. Он знал, что творится у мальчишки в мозгах и что может помочь ему остаться чистым в душе, несмотря на полные мути и грязи годы взросления.
— Конечно. Конечно, Боб. Да он бы и до кобуры не успел дотронуться.
Он наклонился в седле, потянулся рукой к моей голове. Но боль хлестнула его, как бичом, рука подпрыгнула вверх, к тому месту на рубашке над поясом, сильно вдавилась в живот, и он слегка покачнулся в седле.
Мне самому стало так больно, что я вынести не мог. Я глядел на него, не говоря ни слова, а потом — я ведь был всего-навсего мальчик, ничего я не мог сделать — я отвернулся и уткнулся лицом в твердый, теплый лошадиный бок.
— Боб…
— Да, Шейн.
— Человек есть то, что он есть, Боб, из своей шкуры не выскочишь. Я попробовал — и проиграл. Но я думаю, судьба все уже решила заранее, в тот самый миг, когда я увидел веснушчатого мальчонку на заборе возле дороги и настоящего мужчину у него за спиной, человека, который сможет вырастить этого мальчонку и дать ему такой шанс в жизни, какого у других мальчишек никогда не будет.
— Но… но, Шейн, ты…
— После убийства возврата нет, Боб. Справедливое оно было или нет, но клеймо на тебе осталось, и пути назад уже нет. Теперь твоя очередь. Отправляйся домой к отцу и матери. Вырастай сильным и честным и заботься о них. О них обоих.
— Да, Шейн.
— А теперь осталось одно-единственное, что я еще могу для них сделать.
Я почувствовал, что конь двинулся от меня. Шейн смотрел на дорогу и на открытую равнину, и конь повиновался молчаливым командам поводьев. Шейн уезжал, и я знал, что никакое слово никакая мысль не смогут удержать его. Большой конь, терпеливый и сильный, уже шел тем ровным шагом, который принес его к нам в долину, и оба они, человек и конь, превратились в единый темный силуэт на дороге, как только покинули место куда падал свет из окон.
Напрягая глаза, я смотрел ему вслед, и потом сумел различить в лунном свете характерные очертания его фигуры, все уменьшающейся с расстоянием. Потерянный и одинокий, я смотрел, как он уезжает, — прочь из города, уже далеко на дороге, там, где она сворачивает на ровную местность за пределами долины. На веранде у меня за спиной были люди, но я видел лишь одну темную фигуру, которая все уменьшалась, становилась неразличимой на исчезающей вдали бесконечной дороге. Облако закрыло луну, и он растаял, я не мог уже различить его в сплошной тени, а потом облако ушло, и дорога вытянулась прямой узкой ленточкой до самого горизонта, а он исчез…
Я поплелся назад и повалился на ступеньки, спрятав голову в руках, чтобы скрыть слезы. Голоса людей вокруг были бессмысленными звуками в поблекшем и пустом мире…
Домой меня отвез мистер Уэйр.
Отец и мать по-прежнему сидели на кухне, почти в тех же позах, как я их оставил. Мать придвинула свой стул поближе к отцу. Он сидел ровно, с усталым и осунувшимся лицом, сбоку на голове выделялась уродливая красная отметина. Они не поднялись нам навстречу. Они сидели молча и смотрели, как мы заходим в дверь.
Они даже не пожурили меня. Мать протянула руки, привлекла меня к себе и позволила зарыться лицом в её передник — я не делал так уже года три, а то и больше. Отец просто глядел на мистера Уэйра. Он не доверял своему голосу и потому не решался заговорить первым.
— Ваши беды позади, Старрет.
Отец кивнул.
— Вы приехали сказать мне, что он убил Уилсона, прежде чем они добрались до него. Я знаю. Это ведь был Шейн.
— Уилсона, — сказал мистер Уэйр. — И Флетчера.
Отец вздрогнул.
— И Флетчера тоже?.. Черт побери, ну конечно… Уж если он берется за работу, то всегда делает все как следует. — Потом отец вздохнул и провел пальцем вдоль ссадины на голове. — Это он так дал мне понять, что с этим делом хочет управиться сам. Могу сказать вам, Уэйр, сидеть тут и ждать — это была самая тяжелая работа за всю мою жизнь.
