«В четверг посетил нас Г. Ларкен, посланный с казенным поручением из Вашингтона; от него узнали мы, что в Сан-Франциско более двух третей домов опустело и что большая часть экипажа дезертировала с кораблей, стоявших в бухте… Г. Ларкен обогнал на дороге капитана, отправлявшегося сюда со всем своим экипажем, и на выговор Ларкена за этот странный и непростительный поступок капитан ответил: „Я вас уверяю, что цепи и якори очень крепки, корабль не уйдет до нашего возвращения”»[3].
Вскоре армия золотоискателей пополнилась пришельцами из соседнего Орегона; с юга пришли мексиканцы. К концу 1848 года старателей было около десяти тысяч. Однако это было только началом. Знаменитый золотой поход «людей 49-го» (forty-niners) еще не начался.
К осени газеты восточных штатов стали будоражить читателей слухами о невиданно богатых золотых приисках в Калифорнии. Когда президент США Полк объявил об открытии калифорнийского золота с трибуны Конгресса, «золотая лихорадка» охватила всю страну с такой же беспримерной силой, с какой недавно потрясла Калифорнию. Десятки тысяч людей различных социальных слоев и профессий приняли решение отправиться за золотом. Они обзаводились инвентарем и запасом продовольствия, объединялись в группы и землячества и готовились к дальнему путешествию.
Пресса продолжала вести кампанию, передавая рассказы, один другого заманчивее и чудеснее. Предприимчивые торговцы продавали в огромном количестве путеводители и карты, руководства по горному делу, испанские грамматики, лопаты, палатки, высокие сапоги и охотничьи ножи. Путешественники уезжали, полные радужных надежд, распевая новую песню «золотого похода»:
Из города Салема
С киркою и ковшом
Я еду в Калифорнию
За золотым песком.
О Калифорния, страна моя!
Я еду к реке Сакраменто,
Со мною ковш и кирка.
В редкой американской семье не было родственника или знакомого, которого нужно было провожать. В декабре 1848 года нью-йоркская газета писала: «Вся Новая Англия на ногах и направляется в порты или же готовится пересечь материк; мы не беремся сосчитать суда и караваны».
Новым аргонавтам предстояли тяжелые испытания. Было три пути. Сравнительным удобством отличался морской путь вдоль берегов Америки, вокруг мыса Горна; однако он занимал от 6 до 9 месяцев и был дорог. Более коротким был комбинированный маршрут — морем до Панамского перешейка, посуху через перешеек и снова морем до Сан-Франциско. Однако и панамский маршрут требовал средств. Основная же масса путешественников имела деньги лишь на необходимое обзаведение.
Эти люди двинулись в Калифорнию через материк, по путям, проложенным первыми переселенцами, от атлантического побережья к тихоокеанскому. Они шли партиями, по десять — двенадцать фургонов, с выбранными из своей среды начальниками; каждый фургон везла дюжина быков или мулов. За фортом Кирни, лежавшим примерно посередине пути, путешественники вступали в опасную зону. Им грозили безводные пустыни и тяжелые переправы; их подстерегали индейцы. Брет Гарт описал такую переселенческую партию в «Степном найденыше».
Чтобы достигнуть долины Сакраменто, нужно было уже на ближних подступах к Калифорнии перевалить Сьерру. Это требовалось сделать до наступления снегов. Потому пересекавшие материк спешили выехать ранней весной, как только начнет пробиваться трава, необходимая для прокорма скота; страх гнал их в пути. Все знали о судьбе партии Доннера из Миссури, застрявшей в снегах Сьерра-Невады и доведенной до людоедства (судьба партии Доннера дала Гарту материал для первой части «Гэбриеля Конроя»).
Нужно иметь в виду, что путешествие золотоискателей отличалось от обычного хода поселенцев своим импровизированным характером. В нем участвовали люди, не имевшие часто ни физических сил, ни необходимых навыков для подобного рода испытаний. Многие караваны были дурно экипированы, малодисциплинированы, не обеспечены медицинской помощью. Трудные участки дороги были обозначены белеющими костями животных и холмиками, увенчанными крестами.
«По всем дорогам жажда, голод, песчаные бури, индейцы и эпидемии шли по следам путешественников. От границы населенных мест до тихоокеанского побережья, от Соленого озера до Сакраменто, полторы тысячи безмолвных могил указывают путь искателей золота», — пишет Бирд.
И все же, несмотря на все тяготы и препятствия, оставляя за собой ослабевших и мертвых, сто тысяч человек, пресловутых «людей 49-го», прорвались в этот год в золотую Калифорнию. В это число вошли европейцы, а также китайцы — о калифорнийском золоте знал уже весь мир, — но главное ядро составляли «янки», американцы из атлантических и средних штатов, и большая часть их пересекла материк.
В последующие годы эмиграция постепенно слабела. Тем не менее через десять лет население Калифорнии достигло четырехсот тысяч человек, выросши, таким образом, с 1848 года в сорок раз. Золотодобыча США, оцениваемая к моменту открытия калифорнийского золота в десять миллионов долларов, перевалила к 1860 году за полмиллиарда долларов, составив огромное золотое накопление в руках северного предпринимательского капитала и федерального правительства.
В одной из испано-американских легенд Гарта испанский миссионер, едущий на своем смиренном муле из миссии Долорес, высящейся над пустынной бухтой Сан-Франциско, становится жертвой бесовских видений. Ему чудится в тумане огромный, сияющий огнями, многолюдный город. Действительно, Сан-Франциско, в канун открытия золота «городок, состоящий из одного монастыря и не более как двадцати низеньких, обмазанных белой глиною домов, расположенных в разных направлениях»[4], за самое короткое время вырос в крупнейший финансово-промышленный и культурный центр на тихоокеанском побережье США.
Популярной эмблемой Калифорнии был гигантский медведь гризли; это изображение возникло из господствовавшего взгляда на Калифорнию как на край дикой, девственной природы. Когда в 1868 году — через двадцать лет после начала «золотой лихорадки» — в Сан-Франциско вышел первый номер ежемесячного литературно-художественного журнала «Оверленд Монсли», редактором которого был молодой Брет Гарт, читатели увидели на обложке журнала все того же хорошо известного им медведя. Но Брет Гарт, очень чутко воспринимавший противоречия калифорнийской жизни, ввел в эмблему характерное изменение: медведь стоял, недоуменно озираясь, на железнодорожном полотне.
