– Пусть вам ответит сам генерал Вебб, – произнес хитрый Монкальм и неожиданно протянул Мунро развернутое письмо. – Вот отсюда вы узнаете, полковник, что отряд генерала Вебба не потревожит моей армии.
Не дожидаясь, чтобы Дункан перевел слова француза, ветеран схватил бумагу с нетерпением, говорившим о том, какую важность придавал он содержанию перехваченного письма. Глаза Мунро быстро бегали по строкам, его лицо постепенно теряло выражение воинской гордости, которое сменялось глубокой печалью. Губы коменданта задрожали, руки выпустили листок, письмо упало на землю, и старик опустил голову с видом человека, все надежды которого погибли от одного удара. Дункан поднял бумагу и, даже не попросив извинения за свою вольность, узнал жестокое содержание письма. Генерал Вебб не советовал Мунро сопротивляться, наоборот – говорил о необходимости немедленно сдать форт, объясняя, что он не имеет возможности выслать на помощь коменданту крепости Уильям-Генри ни одного человека.
– Здесь нет обмана, – заметил Дункан, рассматривая бумагу с обеих сторон, – стоит подпись Вебба. Вероятно, это и есть перехваченное письмо.
– Он меня предал! – с горечью произнес Мунро. – Он покрыл бесчестьем дом, в котором еще никогда не знавали позора, он обрушил стыд на мои седины!
– Не говорите этого! – воскликнул Дункан. – Мы еще хозяева крепости и нашей воинской чести! Продадим же свои жизни за такую цену, чтобы враги сочли покупку чрезмерно дорогой!
– Благодарю тебя, мой мальчик! – сказал старик, очнувшись от столбняка. – Ты напомнил Мунро его долг! Мы вернемся в форт и за нашими укреплениями приготовим себе могилу.
– Господа, – произнес Монкальм и сделал несколько шагов вперед, – плохо вы знаете меня, Луи де Сен-Верана, если считаете, что я способен, пользуясь этим письмом, унизить храбрецов или постараться приобрести сомнительную славу таким неблаговидным путем! Погодите, выслушайте мои условия.
– Что говорит француз? – сурово спросил ветеран. – Уж не хвастается ли он тем, что ему удалось захватить разведчика с письмом из штаба? Сэр, скажите ему, чтобы он лучше снял осаду и пошел к форту Эдвард, если надеется запугать врагов своими словами.
Дункан объяснил полковнику смысл слов Монкальма.
– Маркиз де Монкальм, мы слушаем вас, – уже спокойнее произнес ветеран.
– Удержать в настоящее время форт для вас невозможно, – повторил великодушный враг, – и ради интересов моего государства это укрепление должно быть уничтожено, однако вам лично и вашим храбрым товарищам будут предоставлены такие льготы, чтобы воинская честь солдата не пострадала.
– Наши знамена? – спросил Хейворд.
– Отвезите их обратно в Англию и покажите вашему королю.
– Оружие?
– Останется в ваших руках. Никто не может пользоваться им лучше, чем вы.
– Наше выступление и сдача крепости?
– Все будет сделано самым почетным для вас образом.
Дункан обратился к Мунро и объяснил ему предложения Монкальма. Полковник слушал с изумлением и, казалось, был тронут необыкновенным и неожиданным великодушием.
– Идите, Дункан, – сказал он. – Идите с маркизом в его палатку и там покончите дело. Никогда я не думал, что мне придется увидеть англичанина, боящегося поддержать друга, и француза, слишком честного, чтобы воспользоваться преимуществами своего положения.
Проговорив это, ветеран снова опустил голову на грудь и медленно вернулся к форту. Его уныние сразу показало встревоженному гарнизону, что он несет печальные вести.
Мунро уже не было суждено оправиться от этого неожиданного удара. С того мгновения в его твердом характере наметился резкий перелом, который ускорил его смерть.
Дункан остался с Монкальмом, чтобы определить условия капитуляции форта. Во время первой ночной смены караула он вернулся в крепость и после короткого совещания с комендантом снова вышел из ворот. Когда он вторично ушел, было объявлено о прекращении военных действий и о том, что Мунро подписал договор, по которому форт утром должен был перейти в руки врага, гарнизон – сохранить оружие, знамена, снаряжение и, следовательно, согласно воинским понятиям, свою честь.
Мы ткем, мы ткем.
Прядем мы нить.
Спешим мы
Паутину свить.
Грей
Оба вражеских войска в пустыне близ Хорикэна провели ночь 9 августа 1757 года приблизительно так же, как, вероятно, они употребили бы эти часы, если бы находились на равнинах Европы. Побежденные были молчаливы, мрачны, унылы; победители торжествовали. Но как у печали, так и у радости есть предел: еще до наступления утра все смолкло, тишина бескрайних лесов нарушалась только криком какого-нибудь молодого француза с передовых пикетов или угрозой, которая звучала со стен форта и мешала врагам приближаться к бастионам раньше назначенного мгновения. Однако даже и эти случайные отрывистые окрики замолкли в унылый, туманный час, предшествующий рассвету.
И вот среди глубокой тишины полотнища одной просторной палатки во французском лагере раздвинулись, и из шатра вышел высокий человек. Он был закутан в плащ, который мог ему служить защитой от холодной лесной росы и в то же время закрывал всю его фигуру. Гренадер, который охранял сон французского командира, свободно пропустил его и даже почтительно отсалютовал. Офицер быстро прошел через палаточный городок, направляясь к форту Уильям-Генри.
Когда неизвестный встречал одного из многочисленных часовых, которые загораживали ему дорогу, он давал немедленные и, как казалось, удовлетворительные ответы на их вопросы; по крайней мере никто не препятствовал ему идти дальше.
За исключением этих часто повторявшихся, но коротких остановок, он непрерывно и молча двигался из середины лагеря к аванпостам; наконец подошел к солдату, который стоял в карауле, охраняя ближайший к неприятельскому форту пост. Послышался обычный окрик:
– Кто идет?
– Франция! – был ответ.
– Пароль?
– Победа, – ответил идущий и подошел к часовому так близко, чтобы солдат мог услышать его громкий шепот.
– Хорошо, – ответил часовой, вскинув ружье на плечо. – Вы очень рано гуляете.
– Необходимая бдительность, дитя мое, – ответил тот. Затем откинул с лица плащ, заглянул в глаза часовому и пошел дальше, по-прежнему направляясь к английской крепости.
Часовой вздрогнул, опустил ружье и выставил его вперед, отдавая незнакомцу самый почтительный воинский салют; когда же солдат снова взял ружье на плечо и, сделав поворот, двинулся к своему посту, он невольно пробормотал сквозь зубы:
– Действительно, необходимо быть бдительным! Мне кажется, наш генерал никогда не спит.
