Совершенно другие сцены разыгрывались в англо-американской крепости. Едва замолк сигнал, предупреждающий о приближении победителей, как там начались приготовления к быстрому уходу. Солдаты угрюмо вскидывали на плечи незаряженные ружья и становились по местам с видом людей, кровь которых еще не остыла от недавней борьбы; казалось, они жаждали возможности отомстить за обиду, нанесенную их самолюбию. Тем не менее выступление англичан сопровождалось строгим выполнением военного этикета. Женщины и дети перебегали с места на место; многие собирали остатки скудного имущества или отыскивали взглядом своих мужей и отцов.
Солдаты стояли молчаливо, когда перед ними явился твердый, но печальный Мунро. Неожиданный удар, очевидно, поразил его в самое сердце, хотя он силился мужественно вынести обрушившееся на него горе.
Величаво-сдержанная скорбь старика тронула Дункана. Исполнив возложенную на него обязанность, он подошел к полковнику и спросил, чем он мог бы послужить ему лично.
– Мои дочери, – лаконично, но выразительно ответил Мунро.
– Боже мой! Да разве не сделано все, чтобы облегчить их положение?
– Сегодня я только военный, майор Хейворд, – сказал ветеран. – Все, кто находится здесь, вправе считаться моими детьми.
Этого было достаточно для Дункана. Не теряя ни одной драгоценной минуты, он побежал к дому Мунро, чтобы отыскать Кору и Алису. Но Дункан застал их уже на пороге. Они были готовы к отъезду; вокруг них теснились плачущие женщины. Кора была бледна, и в ее чертах выражалась тревога, но она не утратила ни доли своей твердости; глаза же Алисы покраснели, и это доказывало, как долго и горько она плакала. Обе девушки встретили Дункана с нескрываемым удовольствием, и, против обыкновения, первой заговорила Кора.
– Форт погиб, – сказала она, и грустная улыбка тронула ее губы, – но, я надеюсь, наша честь не затронута.
– Она сияет ярче, чем когда бы то ни было. Однако, дорогая мисс Мунро, теперь вам следует меньше думать о других и больше заботиться о самих себе. Военные обычаи требуют, чтобы ваш отец и я некоторое время оставались с солдатами. Скажите же, где нам найти верного покровителя для вас, чтобы сберечь от различных случайностей, которые могут сопровождать отступление?
– Нам никого не нужно, – ответила Кора. – Кто в подобную минуту осмелится оскорбить или обидеть дочерей такого отца, как наш?!
– Я не согласился бы оставить вас одних, – продолжал молодой человек, торопливо оглядываясь вокруг, – хотя бы за это мне сулили командование лучшим королевским полком! Вспомните, наша Алиса не одарена такой твердостью, как вы, Кора, и один господь знает, что ей предстоит пережить…
– Может быть, вы правы, – ответила Кора, улыбаясь еще печальнее, чем прежде. – Слышите? Судьба уже посылает нам друга в такую минуту, когда мы особенно нуждаемся в нем.
Дункан прислушался и тотчас же понял, что она имела в виду.
До его слуха долетела спокойная, торжественная мелодия священного гимна. Хейворд вошел в соседний дом, уже покинутый его прежними обитателями, и там застал Давида, который изливал свои благочестивые чувства единственным доступным для него способом – пением. Дункан подождал до той минуты, когда по движению руки Гамута ему стало ясно, что гимн окончен, и, тронув певца за плечо, кратко изложил ему свою просьбу.
– Вот именно, – ответил простосердечный последователь царя Давида, – в этих девушках много привлекательного, гармонического. Мы, связанные пережитыми опасностями, должны теперь, в минуты мира, держаться друг друга. К моим утренним хвалам нужно прибавить только славословие, и я пойду к ним. Не угодно ли тебе, друг, исполнить второй голос? Размер очень прост, а напев всем известен.
Вытащив из кармана маленькую книжку и задав тон камертоном, Гамут снова начал гимн с решительностью, которая не допускала помехи. Хейворду пришлось выждать окончания священной песни. Наконец, увидев, что Давид снимает очки и снова прячет книжку в карман, Дункан сказал:
– Ваш долг заботиться о том, чтобы никто не осмелился подходить к девушкам, желая оскорбить их или посмеяться над несчастьями их отважного отца. Их слуги помогут вам выполнять эту задачу.
– Вот именно!
– Но все же, может быть, индейцы или какие-нибудь проходимцы из неприятельского войска прорвутся к вам, в таком случае напомните им об условиях капитуляции и пригрозите донести об их поведении Монкальму. Я уверен, одного вашего слова будет достаточно, чтобы смирить их.
– В противном случае я сумею подействовать на буянов, – самоуверенно ответил Давид, показывая свою книгу. – Если произнести, вернее, прогреметь известный стих с надлежащим увлечением и в соответствующий момент, он успокоит самый буйный нрав. Вот эти слова: «Почему так свирепо бушуют язычники?»
– Довольно! – сказал Хейворд, прерывая Гамута. – Мы понимаем друг друга, и теперь каждому из нас пора заняться выполнением своих обязанностей.
Гамут охотно согласился с Хейвордом, и они вместе отправились к сестрам. Кора встретила своего нового и довольно странного покровителя если не радостно, то любезно. И даже бледное личико Алисы снова осветилось ее обычной веселостью, когда она благодарила Хейворда за его заботу. Дункан уверил их, что сделано все для обеспечения их душевного спокойствия, опасности же, по его словам, не предвидится. Затем он сказал, что намерен присоединиться к ним, едва пройдет несколько миль с передовым отрядом, и наконец простился с Алисой и Корой.
В это время раздался сигнал к выступлению, и передовая часть английской колонны двинулась. Трубный звук заставил вздрогнуть сестер; они оглянулись и увидели белые мундиры французских гренадеров, уже занявших ворота крепости. Над их головой пронеслось как бы громадное облако, и, взглянув вверх, они заметили, что стоят наготове под широкими складками французского знамени.
– Идем, – сказала Кора. – Дочерям английского солдата не годится оставаться в этом месте.
Алиса прижалась к сестре, и, окруженные густой толпой, обе покинули плац крепости.
Когда девушки выходили из ворот, французские офицеры низко кланялись им, однако не предлагали никаких услуг, которые, как они понимали, могли быть только неприятны для дочерей Мунро. Все экипажи, все вьючные животные были заняты больными и ранеными, и Кора предпочла испытать все трудности пешего перехода, но не отнимать места у более слабых. Действительно, вследствие недостатка в необходимых средствах передвижения многие изувеченные и больные солдаты принуждены были тащиться на слабых ногах позади отряда. Раненые стонали; их товарищи шагали молча и угрюмо; женщины и дети дрожали от ужаса перед неизвестностью. Когда робкая толпа вышла из ворот форта на равнину, перед ней открылась печальная картина: невдалеке, с правой стороны, стояла французская армия, так как, едва солдаты Монкальма заняли укрепление, генерал стянул к форту все свои отряды. Французы молча, но внимательно наблюдали за движением побежденных, отдавая им подобающие воинские почести; никто из победителей в сознании своего успеха не бросил врагам ни насмешки, ни оскорбления. Отряды англичан, численностью около трех тысяч человек, медленно двигались через низменность, стекаясь к оборонному пункту в том месте, где дорога к Гудзону сворачивала в лес. На густой опушке леса показались индейцы. Краснокожие пристально смотрели на своих врагов; некоторые, точно коршуны, следовали за ними и, казалось, не смели броситься на добычу только потому, что присутствие многочисленного французского войска сдерживало их. Некоторые гуроны все-таки замешались в ряды побежденных и с мрачными и недовольными лицами внимательно наблюдали за движущейся толпой, хотя и не смели открыто проявить свою враждебность.
