Хейворд заметил, что для неопытного глаза вождь могикан показался бы спящим, но на самом деле ноздри его раздувались, голова была немного повернута, а живой, быстрый взгляд беспрестанно переходил с одного предмета на другой.
– Взгляните на сагамора! – шепнул Соколиный Глаз, дотрагиваясь до руки Хейворда. – Он знает, что малейшее его движение или взгляд может нарушить наши планы и отдать нас в руки этих негодяев…
Его прервали внезапная вспышка и ружейный выстрел. Над костром, у которого сидел могиканин, взвились огненные искры. Когда Хейворд взглянул во второй раз, то увидел, что Чингачгук исчез.
Между тем разведчик держал уже ружье наготове и с нетерпением ожидал минуты, когда появится неприятель. Но атака, по-видимому, окончилась этой одной бесплодной попыткой. Раза два до слушателей донесся шелест кустарников – в чащу бросились какие-то фигуры. Вскоре Соколиный Глаз указал на волков, поспешно убегавших от кого-то, кто вторгся в их владения. После нескольких минут нетерпеливого, тревожного ожидания раздался всплеск воды и немедленно за ним выстрел из другого ружья.
– Это Ункас! – сказал разведчик. – У малого славное ружье. Я знаю звук его выстрела так же хорошо, как отец знает язык своего ребенка, потому что сам владел этим ружьем, пока не добыл лучшего.
– Что это значит? – спросил Дункан. – За нами следят, и, по-видимому, мы обречены на гибель!
– Вон те разлетевшиеся головни показывают, что замышлялось что-то недоброе, а этот индеец может засвидетельствовать, что нам не причинили никакого вреда, – ответил разведчик, опуская ружье и идя к валу вслед за Чингачгуком, который только что опять показался в свете огня. – Что это, сагамор? Минги действительно нападают на нас или это только один из тех подлецов, что примазываются к военному отряду, снимают скальпы с мертвецов и, возвратясь домой, хвастаются перед женщинами своими подвигами?
Чингачгук спокойно уселся на прежнее место и ответил только после того, как внимательно осмотрел головню, в которую попала пуля, чуть было не оказавшаяся роковой для него. Тогда он удовольствовался тем, что поднял палец и сказал по-английски:
– Один.
– Я так и думал, – заметил, садясь, Соколиный Глаз. – А так как ему удалось броситься в озеро раньше, чем выстрелил Ункас, то более чем вероятно, что негодяй будет рассказывать всякие небылицы о большой засаде, куда он попал, идя по следам двух могикан и одного белого охотника. Об офицерах он не будет говорить: здесь они не идут в счет. Ну пусть его рассказывает, пусть! В каждом народе найдутся честные люди, которые оборвут нахала, когда он станет говорить что-нибудь неразумное. Негодяй послал пулю так, что она просвистела мимо твоих ушей, сагамор.
Чингачгук снова принял прежнее положение со спокойствием, которого не мог нарушить такой пустячный случай. Ункас присоединился к остальным и сел у огня с таким же спокойным видом, как отец.
Хейворд с глубоким интересом и изумлением наблюдал за всем происходящим перед ним. Ему казалось, что между жителями лесов существует какое-то тайное понимание, ускользающее от его ума. Вместо поспешного пространного рассказа, в котором белый юноша старался бы передать – а может быть, и преувеличить – события, происшедшие на темной равнине, молодой воин довольствовался сознанием, что его дела сами будут говорить за него. Действительно, для индейца в данное время не представлялось случая похвастаться своими подвигами, и, вероятно, не задай Хейворд вопрос, не было бы произнесено ни слова об этом деле.
– Что сталось с нашим врагом, Ункас? – спросил Дункан. – Мы слышали ваш выстрел и надеялись, что вы стреляли не напрасно.
Молодой воин раздвинул складки своей охотничьей рубашки и спокойно показал роковую прядь волос – символ своей победы. Чингачгук взял в руку скальп и внимательно рассматривал его в продолжение нескольких минут, потом он бросил скальп, и величайшее отвращение отразилось на его мужественном лице.
– Онайда! – проговорил он.
– Онайда! – повторил разведчик. Он подошел, чтобы взглянуть на кровавую эмблему. – Господи помилуй! Если по нашему следу идут онайды, то эти дьяволы окружат нас со всех сторон! Для глаз белых нет разницы между кожей одного или другого индейца, а вот сагамор говорит, что это кожа с головы минга, и даже называет племя, к которому принадлежал бедный малый, так свободно, как если бы скальп был страницей книги, а каждый волосок – буквой. Ну а что скажешь ты, мальчик? К какому народу принадлежал негодяй?
Ункас поднял глаза на разведчика и ответил:
– Онайда!
– Опять онайда! Если даже один индеец делает какое-нибудь заявление, оно обыкновенно оказывается справедливым; но когда его поддерживают люди его племени, тут не может быть ошибки.
– Бедняга принял нас за французов, – сказал Хейворд, – он не стал бы покушаться на жизнь друзей.
– Чтобы он принял могиканина в военной раскраске за гурона! Это все равно, как если бы вы приняли гренадеров Монкальма в белых мундирах за красные куртки английских гвардейцев, – возразил разведчик. – Нет-нет, змея отлично знала свое дело, да и большой ошибки не было, так как делавары и минги недолюбливают друг друга, на чьей бы стороне ни сражались их племена во время междоусобий белых. Поэтому, хотя онайды служат англичанам, я не задумался бы и сам пристрелить негодяя, если бы счастливый случай свел нас.
– Это было бы нарушением нашего договора.
– Когда человеку приходится часто вступать в сношения с каким-нибудь народом, – продолжал Соколиный Глаз, – и люди там честные, а сам он не мошенник, то между ними возникает любовь. Но любовь между могиканином и мингом очень схожа с приязнью человека к змее.
– Печально слышать это!
– Ну, что касается меня, то я люблю справедливость и поэтому не скажу, чтобы я ненавидел мингов. А все же только ночь помешала моему «оленебою» всадить пулю в этого онайду, который стрелял в нас из засады.
Соколиный Глаз умолк и отвернулся от огня.
Хейворд ушел на вал. Он не привык к военной жизни в лесах и потому не мог оставаться спокойным при мысли о возможности таких коварных нападений.
Дункан достаточно хорошо знал обычаи индейцев, чтобы понять, почему огонь был разведен вновь и почему воины, не исключая Соколиного Глаза, сели на свои места около дымящегося костра так важно и торжественно. Он тоже сел на краю вала, чтобы видеть и бдительно наблюдать за тем, что происходило вокруг.
После короткой многозначительной паузы Чингачгук закурил трубку с деревянным чубуком, выточенную из мягкого камня. Насладившись ароматом успокаивающего зелья, он передал ее в руки разведчика. Трубка обошла таким образом присутствующих три раза среди полного безмолвия. Никто не проронил ни слова. Потом сагамор, как старший по возрасту и положению, изложил план действий в нескольких словах, произнесенных спокойно и с достоинством. Ему отвечал разведчик. Чингачгук заговорил снова, так как его собеседник не соглашался с его мнением. Молодой Ункас сидел молча, почтительно слушая старших, пока Соколиный Глаз не спросил его мнение из любезности. По выражению лица и жестам отца и сына Хейворд понял, что они придерживаются одинакового мнения в споре, тогда как белый настаивает на другом. Спор становился все горячее. И несмотря на это, терпению и сдержанности спорящих друзей могли бы поучиться самые почтенные министры на любом совещании.
