народу, все хотели поглядеть, как ведут преступника. И во всей толпе не было ни одного дружелюбного лица. С тех пор как я выкрал их учительшу, в Жеваном Ухе меня невзлюбили. Я поискал Джошуа Брекстона, но мне сказали, что он опять уехал на добычу золота.
Все столпились у входа в бревенчатый домик возле тюрьмы, а несколько человек еще копошились внутри.
– Ну, вот, – сказал шериф. – Это твоя особая тюрьма. Мы ее построили нарочно для тебя. Еще ночью, как только пошел слух, что ты ограбил экипаж, я приказал пятнадцати плотникам соорудить для тебя особую камеру – вон они, как раз заканчивают.
Вообще-то я сомневался, что за одну ночь и один день можно построить что-то, что удержит меня, но решил, что не буду пытаться сбежать. Мое сердце было разбито. Я думал только о том, как мой папаша с моими дядюшками уехали, оставили меня одного, всеми отверженного и арестованного.
Я зашел туда, куда мне сказали, сел на кровать и услышал, как дверь заколачивают снаружи. В толпе было несколько факелов, и в окно попадал свет, так что я разглядел, что тюрьма была построена добротная. Комната была всего одна, дверь выходила на город, а окно – на другую сторону. Пол был бревенчатый, стены и крыша тоже из тяжелых бревен, да еще в каждом углу было поставлено по бревну и залито бетоном – что-то новенькое в наших горах, – который еще не совсем высох. Прутья на окне были толщиной с руку, они были длинные, проходили сквозь верхнее и нижнее бревна, концы их были забиты заглушками, а бревна меж собой тоже промазаны бетоном. Дверь была сделана из оструганных досок толщиной в четыре дюйма, обита железом, с огромными петлями – толстыми железными засовами в тяжелых железных гнездах, а снаружи был громадный замок с тремя задвижками из толстых бревен и тяжелых железных скоб.
Все столпились у окна, пытаясь разглядеть меня, но я опустил голову в ладони, и мне ни до кого не было дела. Я пытался подумать, но мысли все ходили по кругу. Потом шериф отогнал всех зевак, кроме нескольких человек, которым было приказано остаться сторожить тюрьму, а потом заглянул сквозь прутья и сказал:
– Элкинс, мы, может, обойдемся с тобой помягче, если признаешься, куда ты девал золото.
– Ждите, – мрачно сказал я, – я признаюсь только тогда, когда дьявол соорудит себе в аду ледяной каток!
– Все ясно, – процедил он. – Значит, будешь упрямиться. За это ты получишь лет двадцать, помяни мое слово.
– Давайте, – говорю, – только оставьте меня одного с моим горем. Разве есть хоть какое-то дело до тюрьмы человеку, которого только что бросила на произвол судьбы его собственная родня?
Шериф отошел от окна, и я услышал, как он говорит кому-то:
– Бесполезно. Нигде за всю свою жизнь я не встречал таких необразованных белокожих дьяволов, как у них на Медвежьей речке. Ничего с ним не сделаешь. Я собираюсь отправить кого-нибудь обыскать ту реку, из которой он вылезал, когда мы на него вышли. Я думаю, он припрятал мешок в каком-нибудь дупле неподалеку. Сам как медведь, так и повадки медвежьи. Должно быть, спрятал золото, а сам полез в реку, чтобы сбить нас с толку. Думал, мы решим, что он припрятал его по ту сторону реки. Не-ет, зуб даю, золото где-то там, в одном из деревьев. А я пойду пожую чего-нибудь да завалюсь спать. Прошлой ночью так и вовсе поспать не пришлось. А вы, ребята, глаз с него не спускайте, а если возле тюрьмы начнет кто-нибудь ошиваться, сразу зовите меня.
– Так ведь никого тут нет, – сказал знакомый голос.
– Знаю, – ответил шериф. – Все разошлись по салунам, напиваются в стельку. Но у Элкинса тут немало врагов, и невесть что может случиться за ночь.
Я услыхал, как он потопал прочь, а потом все стихло, только под окнами кто-то перешептывался, но очень уж тихо, чтобы можно было хоть что-то разобрать. Из города доносились разные звуки: кто-то шумел, кто-то пел, иногда даже кричал, но выстрелов отчего-то не было слышно. Тюрьма стояла на окраине города, а окно выходило на другую сторону, на крохотную полянку, за которой начинался густой лес.
Сижу я, как вдруг вижу – голова в окне. Звезды светили ярко, и я сразу узнал Дикого Билла Донована.
– Ну, Элкинс, – сказал он, – что, наконец-то отыскалась тюрьма, которая даже тебе не по зубам?
– Ты-то чего тут забыл? – пробормотал я.
Он похлопал по прикладу дробовика и сказал:
– Меня и четверых моих друзей назначили тебя охранять. Но вот что я тебе скажу. Мне невыносимо глядеть на человека, разбитого в пух и прах, как ты; человека, которого растоптала его собственная семья и которому светит по меньшей мере пятнадцать лет за решеткой. Но если ты мне скажешь, где спрятал золото, и отдашь Капитана Кидда, то я помогу тебе оказаться на свободе еще до рассвета. Вон там в лесу привязана моя быстроногая лошадь, видишь? Забирай ее и скачи отсюда прочь на все четыре стороны, пока шериф не видит. От тебя только и требуется отдать мне Капитана Кидда и золото.
– Не получишь ты Капитана Кидда, – говорю, – даже если меня решат повесить.
– А то как же, – ухмыльнулся он. – Этой ночью в городе на каждом углу говорят о повешении. Людям не очень-то понравилось, что ты подстрелил старика Джима Харригана.
– Ни в кого я не стрелял, черт дери твою душу! – огрызнулся я.
– Ну, у тебя полным-полно времени, чтобы это доказать, – сказал он, а затем развернулся и отошел к другому углу тюрьмы, держа дробовик под рукой.
Ну, даже не знаю, как долго я еще сидел, опустив голову в ладони, и страдал. Где-то вдалеке был смутно слышен обычный городской гвалт. Мне было плевать, даже если меня линчуют до рассвета, так низко я пал духом. Я бы завыл в голос, если б у меня хватило сил, но я был слишком раздавлен.
И вдруг кто-то меня окликнул:
– Брекенридж!
Я поднял голову и увидал в окне личико Глории Макгроу. Луна светила ярко, и я мигом ее узнал.
– Давай, – грустно сказал я, – смейся надо мной. Все самое плохое уже случилось. Так что хуже уже не будет.
– Я пришла не затем, чтобы над тобой смеяться! – возмутилась она. – Я пришла помочь, и я помогу, и неважно, хочешь ты этого или нет!
– Уходи, пока Донован тебя не заметил, а не то будет худо, – сказал я.
– А я его уже видела, – сказала Глория. – Он не хотел меня пускать, но я сказала,
