— Капитан, — проговорил охотник за пчелами с выражением комической озабоченности, доказывавшим, что никакое несчастье не могло заставить его пасть духом, — как вы думаете, действительно ли это проклятый ремень из недубленой кожи режет ваше плечо? Может быть, у меня просто мурашки по руке бегают?
— Когда душа страдает так сильно, то тело становится нечувствительным к боли, — ответил более утонченный, но едва ли такой же бодрый Миддльтон. — Дай бог, чтобы мои верные артиллеристы напали на это проклятое поселение!
— Вы можете с такой же пользой желать, чтобы жилища тетонов превратились в осиные гнезда, и оттуда вылетели бы осы и стали сражаться с этой шайкой полуголых дикарей. — Поль захихикал, забавляясь своей выдумкой, отвернулся от товарища и стал искать минутного отдыха от страданий, представив себе, что эта дикая идея может осуществиться, и воображая, как нападение ос сломит продолжительное терпение индейцев.
Миддльтон был рад помолчать; но старик, прислушивавшийся к их словам, подошел несколько ближе и продолжал разговор:
— Тут затевается безжалостное, дьявольское дело, — сказал он, покачивая головой в знак того, что даже он, при всей своей опытности, теряется, как выйти из затруднительного положения. — Наш друг поуни уже привязан к столбу для пытки; и по глазам, и по всему виду вождя сиу я вижу, что он возбуждает народ для дальнейших ужасных дел.
— Слушайте-ка, старый Траппер, — сказал Поль, извиваясь в туго затянутых ремнях, чтобы взглянуть в грустное лицо старика, — вы мастер говорить на разных индейских языках и несколько знакомы с дьявольскими проделками индейцев. Пойдите на их совещание и скажите их вождям от моего имени, т. е. от имени Поля Говера из штата Кентукки, что если они обеспечат свободное возвращение в Штаты некой Эллен Уэд, они могут взять мой скальп, когда им будет угодно и любым способом, который может доставить им удовольствие; если же они не согласятся на это условие, можете накинуть часа два для пытки, чтобы угодить их проклятым аппетитам.
— Ах, милый! Вряд ли они станут выслушивать такое предложение, так как отлично знают, что ты, словно медведь в западне, не можешь ни сражаться, ни бежать. Но не падай духом, потому что цвет кожи белого человека бывает для него иногда смертным приговором, а иногда щитом. Хоть дикари и не любят нас, но хитрость часто связывает им руки. Если бы красные племена могли осуществить свои желания, вскоре на обработанных полях Америки снова выросли бы леса, и в этих лесах белели бы кости белых. В этом не усомнится никто из тех, кому известно, что краснокожие жалуют бледнолицых. Но они насчитали нас в таком количестве, что уже память изменяет им, да к тому же и у них есть своя политика. Поэтому вопрос о нашей судьбе далеко не решен; а вот у бедного поуни, боюсь, остается мало надежды.
Старик замолчал и медленно подошел к тому, о ком только что говорил. Он остановился неподалеку от столба, к которому был привязан дикарь, и постоял несколько минут в молчании, с выражением лица, подобающим при созерцании знаменитого воина, находящегося в таком состоянии, в каком был его пленный товарищ. Но глаза Твердого Сердца были устремлены вдаль, и весь вид его говорил, что мысли его витают далеко от происходящей вокруг него сцены.
— Сиу собрались на совещание о моем брате, — сказал, наконец, Траппер, убедясь, что он может привлечь внимание молодого воина, только заговорив с ним.
Молодой вождь обернулся со спокойной улыбкой и ответил:
— Они считают скальпы на кровле хижины Твердого Сердца!
— Без сомнения, без сомнения. Они начинают горячиться все больше и больше по мере того, как припоминают число убитых тобой тетонов. В настоящую минуту для тебя было бы лучше, если бы ты провел больше дней на охоте за оленями, чем на пути войны. Тогда какая-нибудь бездетная мать из этого племени взяла бы тебя вместо своего утраченного сына, и ты жил бы спокойно.
— Разве отец мой думает, что воин может умереть? Владыка жизни открывает свою руку не для того, чтобы брать свои дары обратно. Когда ему нужны его юноши, он призывает их, и они идут. Но краснокожий, в которого он вдохнул жизнь, живет вечно.
— Да, это гораздо более утешительная и смиренная вера, чем вера вон того бессердечного тетона. В этих волках есть что-то, что трогает меня до глубины души. По-видимому, они обладают мужеством да и честностью нагорных делаваров. А этот юноша… удивительно, очень удивительно, но возраст, глаза, члены… Как будто бы это были братья! Скажи мне, поуни, не слыхал ли ты когда-нибудь в своих преданиях о могучем народе, жившем некогда на берегах Соленого озера, вблизи восходящего солнца?
— Земля бела от народа одного цвета кожи с моим отцом.
— Нет, нет, я говорю не о тех пришельцах, которые пробрались на землю, чтобы лишить законных владельцев их прав, а о народе, который был и по природе, и по цвету красен, как ягода на кусте.
— Я слыхал, как старики говорили, что были шайки людей, которые укрывались в лесах там, где восходит солнце, потому что не осмеливались выйти на открытые поляны, чтобы сражаться с другими племенами.
— Неужели в ваших преданиях не говорится о величайшем, храбрейшем и мудрейшем народе изо всех краснокожих, которых Уеконда сотворил духом уст своих?
Твердое Сердце поднял голову с величественным полным достоинства видом, несмотря на связывавшие его путы, и ответил:
— Мой отец слеп от старости. Или он видел так много сиу, что полагает, что на свете нет более поуни?
— Ах! Вот тщеславие и гордость смертных! — вскрикнул по-английски разочарованный старик. — Природа так же сильна в индейце, как и в душе белого человека. Делавар считал бы себя гораздо могущественнее поуни, точно так же, как поуни хвалится, что он царь земли. То же было и между французами Канады и англичанами в красных мундирах, которых король присылал в штаты (штатов-то, впрочем, тогда не было, а были беспокойные провинции, подававшие постоянно петиции). Они сражались, сражались, и так уж хвастались на весь мир своей храбростью и победами! А те и другие забывали помянуть смиренного местного солдата, который нес действительную службу, но так как не имел привилегии курить трубку у костра, где собирались на совет воины его народа, то редко слышал впоследствии о совершенных им храбрых подвигах.
Излив таким образом чувства почти заснувшей, но далеко не исчезнувшей, военной гордости, заставившие его бессознательно впасть в ту же ошибку, которую он только что осуждал, старик, в глазах которого сверкнул огонь молодости, смягчился и тревожно взглянул на самоотверженного пленника, на лице которого появилось прежнее холодное, отвлеченное, задумчивое выражение.
