Несмотря на живой интерес, который питал Соколиный Глаз к судьбе своего посланца, он взял «оленебой» с удовольствием, заставившим его на время забыть все на свете. Он внимательно осмотрел ружье, раз десять – пятнадцать спускал и взводил курок, убедился в исправности замка и тогда только повернулся к мальчику и очень ласково спросил, не ранен ли он. Мальчик гордо взглянул ему в лицо, но ничего не ответил.
– Ага! Я вижу, мошенники ссадили тебе кожу, малый! – сказал разведчик, взяв руку терпеливого мальчика. – Приложи к ране растертые листья ольхи, и все пройдет. А пока я наложу тебе повязку. Рано ты начал ремесло воина, мой храбрый мальчик, и, вероятно, унесешь множество почетных шрамов с собой в могилу. Я знаю многих людей, которые снимали скальпы, а не могут похвастаться таким знаком отличия, как у тебя. Ну, ступай, – прибавил Соколиный Глаз, перевязав рану, – ты будешь вождем!
Мальчик убежал, гордясь струившейся кровью более, чем мог бы гордиться своей шелковой лентой любой царедворец, и вернулся к сверстникам, которые смотрели на него с восхищением и завистью.
Все были так озабочены в эту минуту, что подвиг отважного мальчика не привлек к себе всеобщего внимания и не вызвал тех похвал, которые он заслужил бы в более спокойное время. Зато позиция и намерения врагов стали ясны делаварам. Тотчас же был послан отряд воинов, чтобы выгнать скрывавшихся гуронов. Они быстро справились с этой задачей, потому что гуроны удалились сами, увидев, что они обнаружены. Делавары преследовали их на довольно далеком расстоянии от лагеря и затем остановились, ожидая распоряжений, так как боялись попасть в засаду. Оба отряда притаились, и в лесу снова воцарилась глубокая тишина ясного летнего утра.
Спокойный с виду, Ункас собрал вождей и разделил силы племени. Он представил разведчика как заслужившего доверие, испытанного воина. Когда Ункас увидел, что индейцы хорошо приняли разведчика, он поручил ему отряд в двадцать человек. Ункас объяснил делаварам, какой чин занимал Хейворд в войсках ингизов, и затем предложил офицеру занять командную должность в одном из отрядов. Но Дункан отказался от этого назначения, сказав, что желает служить волонтером под началом разведчика. Затем молодой могиканин распределил между туземными вождями ответственные посты и, так как времени осталось мало, отдал приказ выступать. Более двухсот воинов повиновались ему молча, но охотно.
Они вошли в лес совершенно беспрепятственно и спокойно дошли до места, где укрывались их собственные разведчики. Здесь Ункас велел остановиться, и вожди собрались на совет. Предлагались различные планы, но ни один из них не соответствовал желаниям пылкого предводителя. Если бы Ункас последовал влечению своего сердца, он немедленно повел бы воинов на приступ, чтобы в первой же стычке решить исход борьбы; но подобный образ действий противоречил обычаям его соплеменников. Поэтому он соблюдал осторожность.
Совет продолжался уже некоторое время без всякого результата, когда со стороны врага показалась одинокая фигура человека. Он шел очень поспешно; можно было предполагать в нем посланца, отправленного врагами для мирных переговоров. Однако, когда незнакомец был ярдах в ста от густых деревьев, под тенью которых совещались вожди делаваров, он пошел медленнее, очевидно, в нерешительности, не зная, куда идти, и наконец остановился. Теперь все глаза устремились на Ункаса, ожидая его распоряжений.
– Соколиный Глаз, – тихо сказал молодой вождь, – он никогда не будет больше говорить с гуронами.
– Час его пробил, – лаконично сказал разведчик, просовывая длинный ствол своего ружья сквозь листву и прицеливаясь для рокового выстрела. Но, вместо того чтобы спустить курок, он опустил дуло и разразился своим беззвучным смехом. – Я-то, грешный, принял этого несчастного за минга! – сказал он. – Только когда стал присматривать у него между ребер местечко, куда всадить пулю, я вдруг… поверишь ли, Ункас?.. я вдруг увидел инструмент музыканта! Да ведь это не кто иной, как тот, кого называют Гамутом! Смерть его никому не нужна, а вот жизнь, если только его язык способен на что-нибудь иное, кроме пения, может быть полезна для наших целей. Если звуки не потеряли своей силы над ним, то я скоро поговорю с этим честным малым голосом гораздо более приятным, чем разговор моего «оленебоя».
С этими словами Соколиный Глаз отложил ружье в сторону и пополз среди кустарников. Когда он очутился на таком расстоянии, что Давид мог услышать его, он попробовал те музыкальные упражнения, которые проделывал с таким успехом и блеском в лагере гуронов. Нельзя было обмануть тонкий слух Гамута (да, по правде сказать, трудно было кому-либо другому, кроме Соколиного Глаза, произвести такие звуки), поэтому, услышав их однажды, он сразу узнал, кто мог издавать их. Бедняга, казалось, почувствовал большое облегчение. Он пошел на голос – задача для него столь же нетрудная, как если бы ему пришлось отыскивать по звуку артиллерийскую батарею, – и вскоре нашел спрятавшегося певца.
– Хотел бы я знать, что подумают об этом гуроны! – со смехом проговорил разведчик, беря за руку товарища и отводя его дальше. – Если негодяи вблизи и слышали меня, то, наверное, скажут, что здесь два одержимых вместо одного. Но здесь мы в безопасности, – сказал он, указывая на Ункаса и его спутников. – Теперь расскажите нам про все замыслы мингов на чистом английском языке, без всяких взвизгиваний.
Давид в безмолвном удивлении смотрел на окружавших его свирепых, диких вождей. Но присутствие знакомых лиц успокоило его, и он вскоре овладел собой настолько, что мог дать разумный ответ.
– Язычники вышли в большом количестве, – сказал Давид, – и, боюсь, с дурными намерениями. Весь последний час в их жилищах слышались завывания и нечестивые восклицания радости. По правде сказать, от всего этого я бежал к делаварам искать покоя.
– Твои уши не много выиграли бы от перемены, если б ты был побыстрее на ногу, – несколько сухо заметил разведчик. – Но оставим это! Где гуроны?
– Они скрываются в этом лесу, в засаде, как раз между этим местом и своим поселением, и в таком количестве, что благоразумнее было бы вам вернуться назад.
Ункас окинул взглядом ряд деревьев, прикрывавших его воинов, и проговорил:
– Магуа?
– Среди них. Он привел девушку, которая жила с делаварами, и оставил ее в пещере, а сам, словно бешеный волк, стал во главе своих дикарей. Не знаю, что могло так сильно разъярить его…
– Вы говорите, что он оставил ее в пещере? – перебил его Хейворд. – Хорошо, что мы знаем, где она находится. Нельзя ли сделать что-нибудь, чтобы освободить ее немедленно?
