Александр Прозоров
Тайна князя Галицкого
Пушки ударили еще до рассвета, дырявя мелкими, с кулак, чугунными ядрышками надвратную часовню Важского монастыря. Боярин Щерба Котошикин, вздрогнув, поднял голову, тихо выругался, перекрестился, зевнул, рывком поднялся, шурша сеном, и спрыгнул с телеги на землю. Карасик, нутром ощутив шаги хозяина возле головы, тоже вздрогнул во сне, жалобно застонал и поджал ноги, стараясь скрыться под возком целиком. Пушечная канонада, похоже, холопа ничуть не беспокоила – разве чуток соломы от колес на шапку нагреб, и все.
Боярин хмыкнул, опоясался саблей, застегнул у ворота крючки юшмана.
Небо только-только начинало светлеть, с реки лениво подползал туман, величаво переваливаясь через рубленые стены, затекая в тесный двор размерами всего в три сотни шагов, что в длину, что в ширину, да еще с просторным храмом и трапезной, домом игумена и срубом с кельями. Пробираясь между курятником и коновязью, просачиваясь под составленными у стены возками, туман влажно оседал на броню, острия копий, ободья колес и камни идущей от храма к дому игумена дорожки. Ночная прохлада еще не успела спрятаться от знойных летних лучей, и в войлочном поддоспешнике боярину Щербе было нежарко и удобно.
Воевода, обогнув сруб колодца, подошел к воротам, проверил на всякий случай, хорошо ли стоят подпирающие створки бревна, как лежит поперечный брус, после чего поворотился к одетым в серые рясы и скуфии пушкарям, присевшим за невысокой каменной подклетью, над которой возвышалась левая башня:
– Не задело, святые отцы?
– Высоко бьют литвины, по бойницам над воротинами, – ответил молодой монах, положивший костыль рядом с деревянной ногой, ремни которой как раз приматывал к культе. – Видать, чают еще сегодня прорваться. Опасаются, как бы из часовни кипятка на головы не плеснули.
– Не иначе, зелье огненное им довезли, – добавил второй пушкарь, отец Иакинф; сухой, седобородый, с глубоко запавшими серыми глазами. – Не жалеют, ироды. Коли так пойдет, до полудня створки разобьют.
Монахам можно было верить, вояки опытные. Иакинф до пострига в Рязани старшим наряда был, а молодого, Николая, татары в Ельце стрелой достали, когда он пушку заряжал. От раны неудачной нога поперва загноилась, а опосля и вовсе отсохла. Так что иного пути, кроме как в чернецы, молодому ратнику не осталось.
– А где отец Даниил?
– Молится, в часовне, – указал глазами наверх молодой монах.
Снаружи снова жахнули пушки, от часовни по сторонам разлетелась щепа. Воевода Котошикин безнадежно вздохнул.
Третий воин из монастырского наряда недавно принял схиму, вел аскетический образ жизни, молился по восемь часов в день. И, похоже, воспринимал с радостью совсем близко летающие во время славословия ядра – как еще одно душеспасительное Божье испытание.
Отцу Даниилу принять мученическую смерть, может статься, было бы и в радость – да вот боярину Щербе, у которого против семи сотен польских татей под рукой имелось всего тридцать монахов, десять стрельцов, пятеро смердов и один холоп, каждый человек шел на вес золота. Пусть даже старый и немощный. Зато опытный. Сорок лет в осадах и походах до пострига. Вона, о прошлой неделе, лях какой-то в золоченых доспехах и с крылышками зачем-то спустился к реке у излучины. Так Даниил его из седла в момент ядром выбил. После чего схизматики ближе полуверсты к монастырю предпочитали не подходить.
Воевода даже понадеялся, что тем все и обойдется: посидят в осаде, оголодают да и уйдут обратно в свою Польшу. Ан нет! Оказывается, ляхи ждали, пока им заряды к пушкам подвезут. Теперича ворота за день точно разнесут. Защитникам этому не помешать. Не те силы.
– И чего им тут надобно? – вслух удивился боярин. – Монастырь-то захудалый совсем. Ни подворья, ни казны, ни припасов особых. Купола без позолоты, на звоннице всего един колокол, постройки все дряхлющие. Издалека видать: нет внутри добычи никакой. Так чего ради животы-то класть?
Полтора десятка татей своих голов на берегах Ваги уже лишились. Троих монахи накрыли дробом из пушки, когда ляхи потребовали открыть им ворота, и еще изрядно ворога стрельцы положили при попытке разбойников набежать с лестницами да стены сразу с трех сторон перелезть. Надеялись, видать, что не хватит защитников на все приступы ответить… Двенадцать тел после того нападения дотемна округ лежало, да опричь того еще полста подраненных убежали сами.
Однако ляхи не уходили искать добычи послабее и подоходнее. Сидели и сидели в лагере меж городом и монастырем, ровно приклеенные. И даже тюфяки с порохом, вон, откуда-то подвезли.
Пушки жахнули снова, заставив часовню хрустнуть, заскрипеть и слегка наклониться. Боярин, пользуясь заминкой, торопливо нырнул в башню, выглянул в бойницу рядом с пушечной.
Разбойники, как оказалось, выдвинули свои пушки сажен на двести к монастырю, поставив прямо на дороге между бором и рекой. В клубах медленно поднимающегося дыма они суетливо перезаряжали пушки, то ли чистя стволы, то ли уже прибивая заряд. Прикрывали их от возможной вылазки с полсотни копейщиков, рассевшихся в лесу меж крупных, вековых сосен. Видать, от пушечных ядер прятались, рисковать понапрасну не хотели.
Увидев все, что хотел, воевода Котошикин выскочил из башни, присел рядом с монахами, спросил:
– А вы чего не палите?
– Зелья маловато будет, боярин, – степенно ответил отец Иакинф. – До приступа обождем. Коли безбожников много побежит, так жребий зараз многих выбьет. Ныне же по одному целить надобно. Да и не во всякого попадешь.
Пушки шарахнули снова, на этот раз по башне. То ли ляхи заметили движение у бойниц, то ли решили, что в часовне никому более не укрыться, и занялись уничтожением укрепления.
– Не завалят тюфяк-то ваш? – кивнул в темный проем боярин. – Может, наружу вынести?
– Схизматики, милостью Божьей, глупы и торопливы, – размашисто перекрестился монах. – Да и ядрышки у них больно малы, сруб-то завалить. Попортят маненько, опосля воротины-то из подпятников[1] выбьют да на приступ побегут. Тут мы по ним маненько и врежем. А коли стрельцы подсобят, так, Бог даст, и отгоним.
– За деревьями до последнего шага прятаться станут. Только на один залп времени и хватит, – закрепив костыль, притопнул им по земле Николай. – Опосля в копья встречать придется.
– И то верно, – согласился старый монах. – В чистое надо переодеться. Ты бы, боярин, тоже о душе подумал. Причастился, исповедался. Без греха отпущенного пред Господом предстать куда как легче.
Словно в подтверждение этих слов, пушки разбойников снова ударили ядрами в подклеть башни.
