Фараон держался хорошо, и на второй день я смог дать ему маленькую чашку бульона. В тот вечер он снова попросил привести царевича, и Мемнона доставили к нему.
Мальчик уже достиг того возраста, когда дети беспокойны, как кузнечики, и шумны, как стайка скворцов. Фараон всегда был добр к сыну, может быть, даже слишком добр, и царевич с радостью проводил с ним время. Он был красивым мальчиком со стройными длинными ногами и руками, светлой кожей и темно-зелеными глазами матери. Волосы его вились, как шерстка новорожденного черного ягненка, а в солнечном свете в них сверкали искорки пламенной гривы Тана.
В тот вечер царь острее, чем когда бы то ни было, радовался Мемнону. Этот ребенок и обещание, которое удалось вырвать у моей госпожи, давали ему надежду на бессмертие. Против моего желания он продержал мальчика при себе до самого заката. Я знал: безграничная энергия Мемнона и его требовательность утомляли царя, но я не мог вмешиваться до тех пор, пока не настало время кормить царевича ужином. Только тогда я отвел его к нянькам.
Моя госпожа и я остались у постели царя, но он почти тут же уснул, словно умер, а без обычного грима лицо фараона было белым, как простыни, на которых он лежал.
Следующий день был третьим после ранения и поэтому самым опасным. Если бы Мамос прожил этот день, то был бы спасен. Однако, когда я проснулся на рассвете, каюту заполнял тяжелый душный запах разложения. Я прикоснулся к коже фараона и обжег пальцы, как о снятый с очага чайник. Я позвал госпожу, и она, спотыкаясь, вышла ко мне из-за занавески.
– Что такое, Таита?.. – И замолчала, потому что ответ был написан у меня на лице.
Она стояла рядом со мной, когда я снимал повязку. Искусство перевязки – одна из вершин хирургического искусства, а я даже зашил полотно. Теперь распорол шов и стянул повязку.
– О милостивая Хапи, умоляю тебя, пощади его! – вырвалось у царицы Лостры, когда вонь разлагающейся плоти распространилась вокруг. Черная корка, закрывавшая рану, прорвалась, и густой зеленый гной медленной струйкой потек на простыню.
– Заражение! – прошептал я. Это настоящий кошмар для хирурга. Злокачественное воспаление, поражающее жертву после ранения и распространяющееся по телу, как зимний пожар по сухим зарослям папируса.
– Что будем делать? – спросила она.
Я покачал головой.
– Он умрет до наступления ночи, – сказал я, и мы стали ждать неумолимого прихода смерти у его постели. Как только по барке распространился слух, что фараон умирает, каюту заполнила толпа жрецов, царских жен и придворных. Все ждали молча.
Тан пришел последним и встал позади всех со шлемом в руке, всем своим видом выражая уважение и печаль. Но взгляд покоился не на смертном одре фараона, а на царице Лостре. Та старалась не смотреть в его сторону, но я понимал, что она каждой частицей своего тела чувствует присутствие Тана.
Царица покрыла голову шитым полотняным платком, но выше пояса до этого платка на ней ничего не было. С тех пор как она перестала кормить царевича, груди потеряли тяжелый груз молока. Лостра стала стройной, как девственница, а рождение ребенка не исчертило низ живота серебряными линиями. Кожа оставалась гладкой и безупречной, как будто ее только что смазали благовонным маслом.
Я накрывал горячее тело фараона мокрыми простынями, стараясь сбить лихорадку. Но жар испарял влагу, и мне приходилось часто менять их. Фараон беспокойно ворочался и вскрикивал в бреду, преследуемый ужасами и чудовищами потустороннего мира, ожидавшими его появления.
Время от времени он читал вслух отрывки из Книги мертвых. С самого детства жрецы заставили его выучить книгу, которая содержала и ключ, и карту пути по подземному миру к полям западного рая:
Двадцать один поворот на хрустальной тропе,
Тонкой и острой, словно разящая бронза.
Вторые ворота на ней охраняет богиня,
Но верить нельзя коварным и хитрым повадкам
Владычицы пламени, страстной вселенской блудницы,
С прожорливой пастью младой и ненасытной львицы,
Ее влагалище жадно людей поглощает,
И тонут они в молочной трясине плоти.
Постепенно голос и движения фараона слабели, и вскоре после полудня он в последний раз судорожно вздохнул и замер. Я наклонился над ним и пощупал его шею в поисках биения жизни, но ничего не почувствовал. Кожа холодела под моими пальцами.
– Фараон умер, – тихо сказал я и закрыл его глаза. – Да живет он вечно!
Все присутствующие испустили горестный вопль, и плач моей госпожи вел за собой жалобные крики царских жен. От этих звуков мороз пробежал у меня по коже. Я поспешил покинуть каюту. Тан вышел за мной и схватил меня за руку.
– Сделал ли ты все, что было в твоих силах, чтобы спасти его? – грубо спросил он. – Или это твоя очередная хитрость?
Я понимал, что за недобрым обращением скрывались чувство вины и страх, поэтому ответил мягко:
– Его убила стрела гиксоса. Я сделал все возможное, чтобы спасти его. Такова судьба, предсказанная лабиринтами Амона-Ра, и никто из нас не виноват в этом.
Он вздохнул и крепко обнял меня за плечи:
– Я не предвидел такого. Я думал только о своей любви к царице и нашему сыну. Мне следовало бы радоваться, что она свободна, но я не могу. Слишком многое потеряно, слишком многое погибло. Все мы зерна под гремящими жерновами лабиринтов.
– Счастье еще ждет нас впереди, – заверил я, хотя ничем не мог подтвердить свои слова. – У моей госпожи остается священный долг. А поскольку это ее долг, он становится твоим и моим. – Я напомнил ему о клятве, данной Лострой царю. Она поклялась сохранить земное тело царя и похоронить его подобающим образом, чтобы Ка фараона отправилось в поля рая.
– Скажи мне, как я могу помочь ей? – просто спросил Тан. – Но помни, что гиксосы мчатся по Верхнему царству впереди нас, и я не могу обещать тебе, что гробница царя не будет осквернена.
– Если потребуется, нам придется найти ему другую. Но прежде всего мы должны сохранить тело. В этой жаре оно начнет разлагаться, черви заведутся в нем еще до заката солнца. Я не особенно опытен в искусстве бальзамирования, но знаю один способ, с помощью которого мы сможем оправдать возложенное на нас доверие.
Тан послал моряков в трюм барки, и они вытащили на палубу огромный глиняный кувшин с маринованными оливами. Затем по моим указаниям опорожнили его и наполнили кипящей водой. Пока вода не остыла, они высыпали в нее три мешка тончайшей морской соли. Затем заполнили тем же соляным раствором еще четыре винных кувшина меньшего размера и оставили их на палубе остывать.
Тем временем я отправился в каюту и стал работать один. Моя госпожа хотела помочь мне. Она считала, что это входит в обязанности перед мертвым мужем, но я отослал ее позаботиться о царевиче.
Я вскрыл тело фараона вдоль левого бока от ребер до бедренных костей. Через это отверстие вынул содержимое грудной клетки и брюшной полости, освободив их и вычистив ножом вдоль диафрагмы. Разумеется, я оставил сердце на месте, так как это орган жизни и разума. Оставил на месте и почки: эти сосуды с водой представляют священный Нил. Я наполнил образовавшуюся полость солью, а затем зашил нитками из выдубленных кишок. У меня не было специальной ложки бальзамировщика, с помощью которой через ноздри удаляется мягкая желтая каша из черепа, поэтому и ее я оставил на месте. В данном случае это было не так важно. Внутренности же я разделил на четыре части: печень, легкие, желудок и кишки. Я промыл желудок и кишки соляным раствором, – занятие это отвратительное.
Когда я закончил, воспользовался возможностью внимательно осмотреть легкие царя. Правое было здоровым и розовым, однако верх левого, пронзенного стрелой, сдулся, как пробитый пузырь. Его заполняли гнилая черная кровь и гной. Поразительно – старик прожил так долго со столь тяжелой раной в груди! Я чувствовал себя оправданным. Ни один врач не мог бы спасти его. Никаких ошибок в моем лечении не было.
