— Да.
— Где?
— В Париже.
— С кем?
— С молодым человеком, искавшим случая поссориться со мною за две недели перед тем, с которым случай столкнул меня в Опере.
Полковник вдруг остановился посреди тропинки и обернулся к графу. Он побледнел, как смерть, и мрачное предчувствие овладело им…
— Вообразите, — продолжал граф, — мне необычайно повезло на этот раз; молодой человек чуть не убил меня…
Полковник едва переводил дыхание. Они стояли всего в нескольких шагах от места, где ожидал их Гонтран.
— Скорее, граф, — закричал маркиз, — я жду вас уже двадцать минут!
Эти слова заставили полковника и графа продолжать путь. Однако встревоженный полковник внезапно спросил своего собеседника:
— А! Так вас чуть не убили?
— Да.
— Каким образом?
— Мы дрались на пистолетах и должны были стрелять, идя друг другу навстречу… Я выстрелил первый…
Полковник вздрогнул.
— И… вы его убили? — спросил он с расстановкой, как будто каждое из этих четырех слов раздирало его горло.
— Нет… я сделал два выстрела… Но он все шел ко мне. Вздох облегчения вылетел из груди полковника, и граф заметил наконец, какой интерес возбуждает в нем его рассказ.
— Что с вами, полковник? — спросил он его.
— Со мною? Ровно ничего.
— Вы бледны и взволнованны…
— Нет, нет; однако, продолжайте…
В это время они подошли к Гонтрану, который им поклонился.
— Тысячу извинений, — вежливо обратился он к русскому, — я чуть не потерял терпение; теперь уже полночь, гости баронессы разъезжаются, и дядя заметит мое отсутствие.
— Я к вашим услугам.
Полковник обернулся к Гонтрану, который также заметил его бледность и растерянность.
— Граф, — сказал он, — рассказывал историю, сильно заинтересовавшую меня. Вы позволите ему докончить ее?
— С удовольствием, — согласился маркиз.
— Итак, — продолжал полковник, — после двух выстрелов вы не были ранены?
— Нет, но это случилось против желания моего противника.
— Как?
— А вот увидите, — сказал граф. — Мы дрались за женщину.
Полковник снова вздрогнул.
— Я был избранником, а ему изменили.
— Сударь! — резко прервал его полковник, — не угодно ли вам назвать имя вашего противника.
— Зачем?
— Затем, что я, мне кажется, знаю его.
— Вы?
— Да я.
— В конце концов, я не вижу необходимость скрывать. Его зовут Арман Л…
Полковник побледнел, как смерть.
— Дальше? Дальше? — прохрипел он.
— Честное слово! — добавил граф. — Я думал, что буду убит. Молодой человек подошел ко мне, приставил пистолет к моей груди и сказал: «Вы не поедете в Бретань».
— Вышла осечка? — спросил Гонтран, понявший теперь, какое значение имел для полковника этот рассказ.
— Нет, — ответил граф, — в ту минуту, когда он должен был выстрелить, он упал.
Полковник вскрикнул. На этот крик граф внезапно обернулся и увидел, как громом, пораженного полковника.
— Негодяй! — закричал тот громовым голосом. — Негодяй, это был мой сын!
И, оттолкнув подбежавшего к нему Гонтрана, он сказал ему:
— Я сам убью этого человека, я!
И прежде чем удивленный граф успел произнести слово, сделать движение или крикнуть, полковник выпрямился во весь рост, глаза его метнули молнию, губы искривились, и он смело взглянул на него.
Одною рукой он бросил шпагу к ногам графа, а другою ударил его по щеке.
— Убийца! — крикнул он ему. — Посмотрим, кто победит… Отец отомстит за сына!
Положение дела изменилось для Гонтрана. На этот раз не он рисковал жизнью ради ассоциации, а полковник, глава общества «Друзей шпаги», которого чувство отца и отчаяние заставило схватиться за шпагу.
Величественным и потрясающим зрелищем явился этот поединок на скале, нависшей над морем, среди спокойной и благоухающей ночи, где все влекло к жизни.
Из противника Гонтран обратился в секунданта.
Полковник тотчас же начал бой. Граф, за минуту перед тем любивший его как старинного друга своего отца, как отца любимой им женщины, получив пощечину и услыхав яростный и полный глубокой ненависти крик полковника, ответил ему таким же взрывом негодования.
— Мне нужна ваша кровь, — сказал он ему. — Вся ваша кровь за эту пощечину!
— А! — вскричал полковник, нападая на графа. — А, ты думал, что я отец баронессы! А, ты поместил меня к ней! Но ты не знал, подлец, ты не знал, что я собирался растоптать своими ногами ее, эту женщину, которая разбила сердце моего ребенка! Ты не знал, что я уже давно приговорил тебя к смерти! Ты не знал этого… убийца!
Полковник, несмотря на свою ярость, сохранил присутствие духа и наносил удары графу с каким-то необычайным остервенением.
Граф кричал от злости и защищался с энергией отчаяния, но шпага полковника постоянно отражала его шпагу и всегда находила дорогу к его груди. Покрытый кровью, изнуренный, испуская рев раненого зверя, он отскакивал, стараясь избегнуть шпаги мстителя, но шпага настигала его, касалась его руки, плеча, груди. Полковник обратился в палача, пытающего свою жертву.
Наконец он загнал графа на край скалы, на два шага от пропасти, и здесь продолжал поражать его. Скала, возвышаясь на сто футов над морем, оканчивалась небольшой площадкой, а у подножия ее бурлил океан, готовый поглотить того из сражающихся, который будет побежден.
Инстинкт самосохранения заставил графа напрячь последние силы, и он во что бы ни стало захотел убить полковника.
Но полковник не растерялся, не отступил ни на шаг и сказал своему врагу:
— Пора кончать. Убийца, ты сейчас умрешь! Полковник сделал шаг вперед и быстро нанес удар в грудь графа. Шпага пронзила молодого дворянина насквозь, и полковник увидал, что у раненого уже наступает предсмертная агония. Он выдернул шпагу… Тогда граф громко вскрикнул и навзничь упал в пропасть.
Гонтран услыхал глухой шум, раздавшийся из глубины океана. Морские волны поглотили труп графа Степана.
Полковник отбросил свою шпагу. И маркиз увидал, как этот человек, только что кипевший гневом, упал на колени и, закрыв свое смертельно побледневшее лицо руками, зарыдал и проговорил:
— Сын мой, сын мой!
Каменное сердце было наконец разбито.
В это время бал приходил к концу. Каждую минуту стук выезжавшей из ворот Керлора кареты извещал об отъезде кого-нибудь из гостей.
Парк начал пустеть, и скоро остались только наиболее близкие знакомые баронессы Сент-Люс. Старый шевалье де Керизу, почувствовавший желание отдохнуть вследствие приступа ревматизма и дневной усталости, приказал подать свою карету.
