геройскую кончину, а упали на колени и умоляли Великого Хана пощадить вас. Он согласился, заточив в темницу. Какая ирония! Ваш сын проделал весь этот путь, чтобы отомстить за вас. Ради этого он совершил такое предательство, словами не описать! Даже Великого Хана прикончил. А вы все это время были живы.
Каждое слово — напоказ. Он обращался не к старику, не к Оюану, а к зрителю, невидимому им.
— Ну, вы не зря мучились. Еще успеете завести новую семью, чтобы род не прервался. Идите с миром.
Оюан с трудом понимал, что происходит. Творилось немыслимое. Мир вдруг снова затопила боль. Собственный голос показался ему чужим:
— Отец…
Сломленный старик поднял голову движением, в котором еще осталось немного генеральской надменности. Взглянул на Оюана, словно не узнав. То был взгляд, полный смущения, отвращения, презрения. Так смотрят на раба или вещь.
— Ты…
Секунду он боролся с собой, словно разучился говорить. Потом отстраненно бросил через плечо, уже удаляясь:
— Ты мне не сын.
Оюан смотрел ему вслед. Его вдруг прошиб такой озноб, что зубы застучали. Я все сделал ради тебя. Вся предыдущая боль не шла ни в какое сравнение с тем, что он испытывал теперь. Ему было холодно, но он сгорал заживо. Я все это сделал зря. Я не отомстил. Я убил…
Я же убил…
Мир кружился и кружился. Оюану не за что было ухватиться. Все рассыпалось.
Откуда-то издалека Господин Ван поинтересовался:
— Ну так что, генерал, стоило оно того? Стоило жизни моего брата?
Оюану не хватало воздуха, он задыхался.
— У тебя было все, ради чего стоит жить, а ты никак не мог в это поверить. Он любил тебя, причем взаимно. А ты зачем-то вцепился в это свое якобы предназначение. Убил Эсеня, хотя его смерть ничего ровным счетом не меняла. Не судьбой ты проклят, Генерал. Ты сам себя проклял. Как ты презирал мою трусость! Между тем из нас двоих именно ты побоялся быть собой и взять свое.
Господин Ван говорил лихорадочно, словно мучить Оюана было ему в радость. Он добрался до самой сердцевины, до сути, и бил туда.
— Ну что ж, Генерал. Может, в следующей жизни, или через одну, или спустя тысячу лет вы встретитесь снова, и мир будет иным. Может, в следующий раз вам хватит храбрости.
Сзади кто-то подошел, и Оюан понял, что сейчас его убьют. Ничего нельзя изменить, отменить, оправдать. Остался только его поступок, который никогда не имел никакого смысла.
Он сгорал и знал, что эта бесконечная, безадресная боль не утихнет никогда, даже после смерти, даже через тысячу мучительных лет.
«Эсень, — подумал он. — Жди меня».
* * *
Наверное, Гэн все силы вложил в удар, чтобы пробить доспехи Оюана с обеих сторон. Знаменитый зеркальный панцирь генерала раскрылся стальным цветком. Двенадцать искореженных лепестков окрасились багровым. Меч медленно выходил из груди. Оюан застонал.
Баосян услышал его стон и отстраненно подумал, что все кончено. Кроме Великой Юани, Эсень любил только Оюана. А это момент его уничтожения. Больше, чем просто смерть, о которой Оюан мечтал. Вытащив из темницы отца Оюана, Баосян лишил его действия всяких оправданий, обессмыслил жалкую жизнь генерала и уничтожил его.
Оюан не смотрел на клинок, торчащий из груди. Он часто убивал сам, знал, как это выглядит. На его лице не читалось ничего, кроме опустошения. Баосян внезапно разозлился. Какое право Оюан имеет горевать? У него было все на свете, все, чего Баосян был лишен, а он не ценил, что имел. Отбросил ради чести, ради самообмана. От ярости Баосян задышал часто, будто хищник, готовый вцепиться в добычу. Оюану больно умирать? Хорошо. Пусть станет еще больней.
А ты смотри.
Оюан не сводил глаз с лица Баосяна. Выражение опустошения постепенно сменялось иным, более глубоким и странным, отчего Баосяна мороз по коже продрал. В этих глазах было нечто звериное, чуждое и непознаваемое. Смерть плавно и необратимо расчеловечивала Оюана. Ненавистное лицо с надменными, по-женски тонкими бровями и подбородком, исказилось беззвучным воплем агонии.
В голове Баосяна набирал силу пронзительный крик, — пока не слился в одно целое с сияющим, окровавленным клинком, выходящим из груди Оюана.
Смотри, брат мой!
Баосян не заметил, как одолел последние несколько шагов, разделявшие их. Остановился, лишь налетев грудью на кончик меча. На миг ему захотелось надавить сильней, получить физическое подтверждение своей чудовищной, невыносимой боли. Боли, которую он наконец смог вернуть тому, кто ее причинил.
Тебе больно видеть, как он страдает? Больно же?
С языка сорвалось обвинение:
— Он любил тебя.
До него донеслось мимолетное эхо детского плача. Ребенок карабкается вслед за объектом своего обожания. В другой раз буду стараться лучше. Пожалуйста, не бросай меня. Его передернуло от этого воспоминания. Ненависть к себе была острее боли. Она поглотила его целиком.
Взгляд Оюана на миг снова стал осмысленным — сознание боролось с подступающей тьмой. В нем мелькнуло не сочувствие, но понимание, последняя — посреди ненависти, зависти, ревности — вспышка их родства, проистекающего из любви к одному и тому же человеку. Задыхаясь за себя и за Оюана, которому больше не вдохнуть, Баосян с ужасом ощутил, что все действительно кончено. Оюан был единственным человеком на свете, познавшим любовь Эсеня. Это знание умрет вместе с ним. Рассыплется прахом и никогда не вернется.
Гэн с металлическим скрежетом вытащил меч. Баосян дернулся. На миг мир сузился до него и Оюана. Гэн вмешался, влез между ними и разбил хрупкое понимание, расстаться с которым Баосян был еще не готов.
Оюан стоял, покачиваясь. Он был мал, меньше, чем казался раньше. Баосян смог бы поднять его на руки вместе с доспехами. Но связь между ними прервалась, и теперь Оюан стал просто еще одним осколком мира, рассыпающегося на части под тяжестью желаний Баосяна.
Оюан упал, и Баосян его не подхватил.
Он рухнул навзничь, как разбитая кукла, обратив окровавленное, мрачное, прекрасное лицо к высокому потолку. На секунду слезы в его глазах засияли так, словно он был еще жив. Чудовищная гримаса боли исчезла. Последний отпечаток чувства на его лице — след в пыли, которую вот-вот разнесет ветер, — выражал горе, которому нет равных в мире.
Баосян понял, что все еще сжимает сломанный меч генерала. Вмятинки от пальцев на кожаной рукояти не совпадали — руки у Оюана были меньше. С самого детства Баосян мечтал находиться рядом с братом, но его место без единого усилия занял Оюан. На Баосяна евнух смотрел с тем же неодобрением, что и Эсень. Ну а выросший Оюан
