обладал всем, чего недоставало самому Баосяну.
Но теперь, когда исчезли яростный воинский дух Оюана и его бесчеловечная способность к насилию, уже ничто не противоречило реальности — осталось хрупкое, истерзанное, искалеченное тело, медленно тонущее в луже тьмы, растекающейся вокруг.
* * *
— Оставьте меня.
Дверь затворилась, и зал вместе с телами погибших погрузился во мрак. Белые лепестки со срезанных ветвей порхали как призраки, подхваченные сквозняком, и опускались на пол, отражаясь в серебристых стенах. Высоко над головой мерцал серебряный свод. Точно звездное небо, смутный блеск сквозь надвигающуюся бурю.
Этого момента Баосян ждал, предвкушая, как расквитается за все свои страдания, — и наконец наступит облегчение.
Зал с исполинскими колоннами, обвитыми резными драконами, был пуст и одновременно полон — в нем мерцали призраки. Поднимаясь по ступенькам к трону, Баосян знал, что один из мертвецов наблюдает за ним. Эсень здесь, отделенный от него не более чем тенью — тончайшей преградой меж двух миров — и его можно призвать. Заставить показаться.
Власть призывать духов сродни власти убивать собственными руками, подумалось Баосяну. Близкая жестокая связь. До того как Баосян обрел Мандат, ему было не под силу кроить мир как вздумается. Он не смог бы вызвать дух Эсеня. Теперь у него такая власть появилась. Тьма искушала. Разрушительная мощь нарастала в нем, пока он, дрожа, стоял перед троном. Запятнанные кровью тронные драконы едва мерцали во мраке.
Баосян уселся на трон. Его буквально распирало болезненное яростное ликование. Трясло как в лихорадке.
Он оправдал всеобщие ожидания: стал тем, чего они боялись, что ненавидели, чего сторонились, с чем боролись. Баосян каждым своим вздохом и делом позорил предков, а теперь он — центр мира. Баосян стал Сыном Неба — но не тем солнцем, что приносит жизнь. Он был солнцем, сокрытым затмением, сосущим свет и жизнь мироздания. Луной, пожирающей солнце. Это его стремительно надвигающаяся тень выпила силы из мира. Он — Великий Хан с порченой кровью. Великий Хан, который ползал на коленях, унижался, отдавался, подвергался побоям; Великий Хан слабости, трусости, предательства, жестокости, позора и страха. Все доброе, благородное, достойное умерло в нем.
Тьма поглощала его. Она выпила весь свет, и тень пала на окровавленные тела у ног Баосяна — Великого Хана, стражей, Оюана. Во тьме было пусто. Он остался один.
Предвкушение достигло апогея, слаще и больнее, чем можно вообразить. От этого ощущения голова шла кругом. Казалось, он видит себя издалека, со стороны.
— Эсень! Я знаю, что ты здесь. Приди, полюбуйся на меня. Достоин я твоей ненависти? Превзошел твои ожидания?
Его радость основывалась на чистой жажде гармонии: вот сейчас боль Эсеня сравняется с его болью, наступит некое великое космическое равновесие, а с ним — свобода.
— Эсень! — снова позвал он.
Сквозь приоткрытые створки огромных дверей ворвался ветер с незнакомым острым запахом снега. Белые цветы закачались.
— Эсень! Я знаю, все это время ты наблюдал за мной!
От пустоты, эхом откликающейся на его голос, что-то сжалось в груди. И сжималось, пока мир не поплыл перед глазами. Баосян вскочил на ноги в отчаянной попытке поймать равновесие, пошатнулся и чуть не упал.
Где же Эсень? Баосян месяцами ощущал его присутствие, столько раз видел брата краем глаза. Так куда же он теперь запропастился? Баосян не понимал, что происходит. Разве может Эсень пропустить момент его триумфа?
Он до боли напряг все чувства, ожидая, когда же появится знакомое ощущение присутствия Эсеня. Но ощутил лишь ноющую пустоту. Он тосковал, тянулся изо всех сил… и ничего. Пусто.
— Приди, посмотри, что я сделал из-за тебя, Эсень! Приди! Ты смеешь не повиноваться мне, властному над всем под Небесами?
И опять пустота.
Баосян стоял посреди зала, тяжело дыша. Терял самообладание и самого себя.
— Я из-за тебя все это сделал. — Он был Великим Ханом, но его слова прозвучали не как повеление, а всего лишь как беспомощная, безутешная мольба. — Где же ты?
И в этот миг он понял.
Эсеня никогда здесь не было.
Если ему действительно являлся призрак брата, то почему в доспехах? Почему таким, каким был при жизни? Ведь должен был явиться дух в жутких белых лохмотьях, как у прочих.
Все было ясно, но верить не хотелось.
Эсень не возвращался призраком, а брату мерещился потому лишь, что был неотъемлемой частью мирового узора. Его помнили, его искали, по нему скучали, жизни без него не мыслили. Баосян видел отпечаток любимого образа.
Я все это сам себе придумал, с дрожью подумал он. Беседовал с пустотой. Разыгрывал представление для отсутствующего зрителя.
Из сна во сне до него донесся голос Эсеня:
— Я не ненавижу тебя.
Теперь казалось — это было в другой жизни. Той зимой, когда Эсень и Оюан уже потерпели поражение от «Красных повязок», но еще не случилась Весенняя Охота, навсегда изменившая отношения между братьями. Баосян сидел у себя в кабинете, пытался придумать, как облегчить крестьянам урон от наводнений. И тут вошел Эсень. Баосян недобро подумал, что, судя по любопытству, с которым братец оглядывался по сторонам, в чиновничьих кабинетах он сроду не бывал.
— Брат! Вот ты где!
— А где ж еще мне быть? — ядовито спросил Баосян.
— Не знаю, — ответил Эсень. — Но нельзя же торчать тут круглыми сутками. Крестьяне подождут, пока… — Он осекся.
— Пока что? — живо поинтересовался Баосян. Интересно, Эсень имеет хоть малейшее представление о том, чем его младший брат занимается изо дня в день?
— Пока ты что-нибудь не придумаешь, — отмахнулся Эсень. — Что за срочность? Передохни!
Не слушая протестов, он вытащил Баосяна из кабинета и усадил на коня.
Они отправились на запад, в заболоченные земли, где Эсень любил охотиться. Хотя Баосяну и за письменным столом было прекрасно, а охоту ради развлечения он презирал, на сей раз он с радостью уступил Эсеню. Грязная болотная вода во все стороны летела из-под стремительных копыт их коней, из тростников белыми трепещущими вспышками один за другим поднимались лебеди. Вокруг всадников расстилались бескрайние просторы имения Принца Хэнани. Баосян вдруг загорелся кистью и тушью выразить меланхолию этого дикого пейзажа: стальное небо, белоснежные уборы темных гор вдали, на западном горизонте… Он до последнего таэля высчитал ущерб, нанесенный поместью проливными дождями. И все же этот затопленный мир — прекрасен.
Эсень скакал впереди. Плащ для верховой езды, синий, словно крыло зимородка, уже забрызгало грязью и водой. Баосян подумал, что, когда никого нет рядом, они с Эсенем свободны. Вот как сейчас. Нет нужды притворяться, ничто не давит, никто ничего от них не ждет. Здесь нет отца,
