— Разве может презренный человек заслужить право на счастье — или просто найти покой?
— Ты не презренна. Пожалуйста, не говори этого.
Виолетта провела кончиками пальцев по моей щеке, которую ударила.
— Я говорю то, что есть.
— Человек, которого ты убила, мог быть из великодушных мертвецов, как Даниэль. Неужели нельзя поверить, что такое возможно?
Ее глаза широко открылись.
— Джон, у него было двое детей. Ты бы простил женщину, которая отняла у тебя твоих девочек?
Я уложил ее в постель. Она легла на бок, отвернувшись от меня, а я начал заплетать ей волосы.
— Не надо, не дотрагивайся до меня. Лучше расскажи мне что-нибудь.
— Ты поэтому отослала меня и Даниэля в тот день с Новой площади? Потому что считала, что не заслуживаешь счастья?
Виолетта не ответила. Может, потому что она не смотрела на меня, я нашел в себе силы признаться в своем предательстве.
— Тогда я его тоже не заслуживаю. Потому что я предал Даниэля. Я… Я сказал ему, что ты хочешь уехать в Америку без него. В тот день, когда мы навеки потеряли тебя. В последний день его жизни. Он обезумел и напился. И побежал к реке.
Виолетта повернула ко мне лицо.
— Я пытался спасти его, — простонал я. — Никогда в своей жизни не старался я так сильно. Но он утонул, потому что у меня не хватило сил.
— И ты думал об этом все эти годы? — сев на кровати, спросила она.
— Да.
— Ах, Джон, из всех тех людей, что любили Даниэля, ты причинил ему меньше всего боли. К тому времени, как ты сказал ему о моем отъезде в Америку, я его уже успела откровенно предупредить. Он знал, что в один прекрасный день я уеду, и неважно, с ним или без него.
— Тогда почему он был так потрясен моими словами?
— А ты не понимаешь? Он, вероятно, даже не догадывался, что тебе это известно. Он, должно быть, решил, что это я его предала, рассказав тебе. Это была моя, а не твоя вина.
— Так не я толкнул его в реку?
— Нет, Джон. И ты ничего не мог сделать для его спасения. Только… только я могла бы ему помочь.
Я закрыл глаза и задрожал, чувствуя, что тайный стыд, мучавший меня все эти годы, покидает меня. Мир изменился; Даниэль не отнесся ко мне с презрением перед смертью.
Благодарность, охватившая меня, только усилила мою решимость освободить Виолетту от угрызений совести.
— Мы все заслуживали куда большего, — прошептал я. — Ты, я, Даниэль. Но тогда у нас не было выбора. Ты тоже ничего не могла сделать — ничего.
Она поцеловала меня в обе щеки и сказала:
— Ты добрый, но я больше не могу говорить о прошлом. Я слишком устала. Прости меня.
Я спал урывками, погружаясь в темный, вызывающий содрогание кошмар, в котором оказался запертым в Дозорной башне во время чудовищной грозы. Полуночника нигде не было видно, но он говорил на своем щелкающем языке прямо в моей голове, словно мы с ним были одним человеком. Проснувшись, я сообразил, что он потихоньку пропадает — по крайней мере его образ — даже из моих сновидений.
Около пяти утра я еще раз увидел Виолетту в саду, но не стал к ней спускаться; я не хотел, чтобы расставание сделалось для нас еще тяжелее.
Завтракать я не смог, только пил чай чашку за чашкой и отщипнул кусочек тоста с джемом, чтобы порадовать Виолетту. Она пыталась вести непринужденную беседу о прохладной погоде и тому подобной чепухе. Мой корабль отходил в одиннадцать. К десяти волнение мое достигло такой степени, что мне хотелось закрыть ставнями все окна в доме. Я встал и хотел попрощаться.
— Я провожу тебя до пристани, — с беспокойством сказала Виолетта, словно и речи быть не могло о том, что она останется дома.
Даже ее дурацкая белая шляпка стала мне теперь дорога.
— Я не выдержу, если мне придется помахать тебе с палубы, — признался я. — Пожалуйста, давай попрощаемся здесь.
Я крепко прижал ее к себе и держал так, пока она не перестала всхлипывать и смогла улыбнуться, когда я пощекотал ей подбородок. Последнее, что она мне сказала, было:
— Джон, ты мне так дорог, что я спасу тебя от себя. Ты не должен влюбиться в меня. А если это уже произошло, я молю тебя, чтобы за время странствий сердце твое отвернулось от меня.
Говорят, что страдания укрепляют, но тогда, глядя в ее нефритовые глаза, я почувствовал, что нас оно сломало.
Мы плыли неторопливо и добрались до Александрии только через пять дней. Город оказался более провинциальным, чем я ожидал, хотя мог похвалиться и прекрасными особняками, и конторами. Я раньше никогда не видел такого количества чернокожих людей, и хотя большинство из них были одеты в лохмотья и работали подсобниками в магазинах и разнорабочими, все же некоторые были одеты просто шикарно! Я решил, что это сулило Полуночнику только хорошее, и радовался, что вижу явные признаки процветания.
Остановился я в пансионе Харперов, деревянном доме на улице Фэйрфакс, недалеко от порта.
Положив вещи, я первым делом направился на Кинг-стрит, оживленную улицу, идущую через весь город с востока на запад.
Согласно письму капитана Моргана, именно здесь находилась аптека Миллера, который купил Полуночника и у которого тот работал до самой смерти хозяина от желтой лихорадки.
Я надеялся, что сын, дочь или вдова смогут поделиться со мной какими-нибудь сведениями.
Я нашел нужный мне дом и обнаружил, что теперь там находится жилищное агентство Ридинга.
Присев к столу мистера Ридинга, я рассказал ему свою историю. В надежде, что любая дополнительная информация может быстрее привести меня к цели, я упомянул, что моего друга могут знать в Александрии как Тсамму, по его настоящему имени.
— Тсамма — это сорт дыни, которая растет в пустыне, — заметил я. — Во время засухи люди и животные в Африке утоляют жажду ее обильным соком.
Мистер Ридинг зажег сигару. Скрывшись за облаком дыма, он поднял свои мохнатые брови и сказал:
— Сорт дыни?
— Да, верно.
Он попытался сдержать приступ веселья, но не смог и так захохотал, что едва не свалился со стула.
Заметив мое недовольство, мистер Ридинг выпрямился и обрел серьезный вид.
— Прошу прощения, мистер Стюарт. Но дыня… — Он прочистил горло. — Да, так возвращаясь к вашему вопросу. Должен сказать, что, когда африканцев привозят на наш рынок, им обычно дают нормальные христианские имена. Вашего Полуночника могут теперь звать Вашингтоном, Адамсом, Джефферсоном или Джексоном.
Семейства Миллеров жилищный агент никогда не встречал. Существовал предыдущий владелец дома, корабельный плотник по имени Бэрроу, но мистер Ридинг не имел ни малейшего представления, где этот мистер Бэрроу жил теперь и имел ли мистер Миллер жену и детей.
