Но к церковной службе на латыни она так и не привыкла. В душе у нее до сих пор хранились звуки другой литургии, способной перенести небо под купол киевской Святой Софии.
Если бы она сейчас услыхала службу, какую слышала в детстве, неодолимая сила привела бы ее в церковь, к небесному свету.
— Deposuit potentes de sede, et exaltavit humiles [17], — голоса поющих повышались и понижались.
Но все это не трогало Эллисив и не могло помочь ей.
Эллисив медленно шла с кладбища, где навещала могилу Марии.
Она ощущала себя увядшей веткой на древе жизни, отторгнутой от источника с живой водой. Ведь она до сих пор не покорилась воле Божьей.
В душе у нее поднималась ненависть к священникам Харальда с их латынью. Объяснить им что-нибудь было почти невозможно.
Вот, например, епископ Тьодольв.
Он пришел к ней со словами утешения. И стал так преувеличенно превозносить не только мужество Харальда, но и его набожность, что озадачил Эллисив: либо епископ дружины совсем не знал своего конунга, либо просто лгал.
Эллисив пыталась объяснить ему, что для нее чувство отчужденности от церкви, от связи между Богом и людьми, которое она сейчас испытывает, еще мучительнее, чем скорбь по Харальду.
Тогда епископ Тьодольв заговорил об исповеди, он смотрел на Эллисив, как будто она была великая грешница.
Она прямо сказала ему, что не нуждается в исповеди, по крайней мере в такой, какую он имеет в виду.
— Чем же я тогда могу помочь? — спросил Тьодольв, он был явно обижен.
Эллисив попросила дать ей время подумать. Какой прок говорить ему, что она не верит в его способность помочь ей.
Ее душе нужен был добрый целитель, а не строгий судья. Такой служитель Божий, который простер бы к ней руки и сказал: «Дочь моя, ты заблудилась во мраке, выйди же к свету! Зло опутало тебя, но я помогу тебе освободиться от него».
Так сказал бы отец Иларион, который был в Киеве ее наставником и духовным отцом. Он поступил бы, как добрый пастырь, который готов взвалить на плечи заблудшую овцу, чтобы вернуть ее обратно в стадо.
Нет, здесь ей не от кого ждать помощи. Горе и досада, гнев и отчаяние переполняли Эллисив, но она должна была скрывать это любой ценой. Если ее начинала бить дрожь, Эллисив замирала, заставляя себя успокоиться. Если становилось так тяжко, что она боялась сойти с ума, она останавливала взгляд на первой попавшейся вещи — на камне или на котле — и пыталась сосредоточить на ней все мысли, она впивалась в нее глазами, надеясь, что этот пустяк заполнит ее душу.
Люди, встречавшиеся повсюду — и возле домов, и в домах — ее не отвлекали, ей казалось, что их слишком много на этом маленьком острове.
Кроме епископа Тьодольва, вернулись и ярлы Паль и Эрленд со своими уцелевшими воинами, и воины Олава, сына Харальда, как раненые, так и невредимые.
Эллисив нередко бывала в покоях епископа, там часто собирались епископы и священники.
Ее удивило, когда оркнейский епископ Торольв попросил дозволения побеседовать с нею. Она не возражала против беседы, и он сел рядом.
Однако епископ долго болтал о том о сем, не решаясь заговорить о главном. Наконец он перешел к делу, но вид у него при этом был виноватый. Епископ хотел, чтобы Эллисив, если только она не против, перебралась со своей челядью в дом поменьше — у него теперь стало слишком тесно.
Эллисив ответила, что она гостья и благодарна за оказанное ей гостеприимство, а куда он ее поселит, пусть решит сам.
Епископ Торольв старался не смотреть на нее и все время отворачивался.
— В том доме есть очаг, — сказал он.
Эллисив удивилась: неужели очаг в доме, куда ее собираются переселить, единственное его достоинство? Она молчала.
— Значит, так тому и быть. — Епископ по-прежнему прятал от нее глаза.
Он поднялся. Эллисив обернулась и тут же встретилась взглядом с другим епископом, Тьодольвом. Лицо его было сурово.
Должно быть, это его рук дело, подумала Эллисив. Конечно, у оркнейского епископа было теперь слишком людно, однако не настолько, чтобы ей и ее служанкам нужно было лишаться привычного угла. Неужели Тьодольв после их последней беседы счел ее падшей женщиной, одно присутствие которой могло угрожать целомудрию духовенства?..
— Пресвятая Теотокос!
Эллисив не заметила, что последние слова, которые постоянно повторял Харальд, она нечаянно произнесла вслух; опомнилась она, когда к ней обратился епископ Торольв:
— Вы что-то хотите сказать мне?
— Нет-нет. Я просто вспомнила Пресвятую Богородицу.
Он казался смущенным.
— Если дом вам не понравится, мы найдем для вас другое жилище, — поспешно сказал он.
Эллисив обожгло стыдом. Неужели она дошла до того, что злоупотребляет именем Богородицы?
Дом оказался еще хуже, чем она опасалась.
Маленький, ветхий, выстроенный, должно быть, когда-то как поварня. Вдоль стен тянулись голые земляные лавки, здесь царили копоть и сырость — не дом, а какая-то подземная пещера. Вроде пещеры неподалеку от Киева, в которой спасался Иларион.
Предложение переселиться в подобный дом не могло не оскорбить Эллисив. У епископа Торольва были все основания чувствовать себя пристыженным, даже если других свободных домов на острове не было. Это без слов говорило о том, что теперь, после смерти Харальда, с Эллисив уже не считались.
Она была оскорблена и разгневана. Но в то же время испытывала и облегчение — пусть дом плох, зато в нем ей не придется быть постоянно на людях.
Епископ заблуждался, если думал, что она бросится к нему сетовать на судьбу. Она не собиралась бередить его нечистую совесть.
Эллисив велела служанкам растопить очаг и навести чистоту, насколько это было возможно.
Они молча повиновались, но, конечно, поняли, что к чему. Едва Эллисив отпустила их, они разошлись кто куда. Вернувшись, они сказали, что нашли себе другой ночлег, и попросили разрешения ночевать там.
Только Ауд, кормилица Ингигерд, не делала никаких попыток устроиться в другом месте.
Через день или два после переселения Эллисив навестил Арнор Скальд Ярлов.
Он сказал, что сложил поминальную драпу [18] в честь конунга Харальда. От имени ярлов он пригласил Эллисив к ним в гридницу, чтобы она послушала эту песнь вместе со всеми.
Эллисив подумала, что ярлы поступили благородно, прислав к ней с приглашением знаменитого скальда, а не просто кого-нибудь из челяди.
Она сказала, что придет с радостью.
— Я и прежде слышала песни, сложенные тобою в честь Харальда и в честь Магнуса сына Олава. Помнишь?
— То было в более счастливую пору — и для вас, и для меня.
