«Я прошу вас пойти навстречу Эльфхельму, — сказал ему Этельстан, — прислушайтесь к его советам. Найдите возможность проявить свое благоволение к нему. Если вы этого не сделаете, то посеете семена собственной погибели».
Таким образом, ему приходится выслушивать угрозы из уст родного сына. Он был снисходителен к этелингу, терпел его дерзкие высказывания и деяния гораздо дольше, чем от него можно было бы ожидать, но теперь он положит этому конец. Он сбросит с себя паразитов, стремящихся повалить его, и выполнит клятву, данную мстительному призраку своего мертвого брата.
Король поднял руки, и гул голосов в большом зале стих сначала до негромкого ропота, а потом наступила полная тишина. Неожиданно он со всей остротой ощутил силу своей власти, осознавая, что лишь он из всех собравшихся здесь знает, что произойдет в следующую минуту. Даже Эмма, сидевшая сейчас рядом с ним, — даже она не имела ни малейшего представления о том, что сейчас должно случиться.
Снизу на него взирали застывшие в ожидании лица, а он стоял на помосте, словно собираясь читать молитву. Архиепископ Кентерберийский, который обычно произносил общую молитву, ждал от короля знака начинать и был озадачен тем, что его все нет. Этелинги стояли группой внизу, прямо перед ним, на почетном месте. Находясь ближе всех к королю, за исключением королевы, они также молча глядели на него и ждали.
Этельред взял пергаментный свиток из рук чиновника, стоявшего позади него. Он собственноручно написал в нем текст, поскольку хотел, чтобы, кроме него, никто не знал о его содержании. Сжимая свернутый свиток левой рукой, он обернулся к королеве и, нежно взяв ее за руку, помог подняться.
— Королева Эмма, — объявил он так, чтобы его было слышно во всех отдаленных углах зала, — сестра Ричарда, герцога Нормандии, скоро родит мне ребенка. Я желаю сегодня услышать от каждого в этом зале торжественную клятву верности этому ребенку, — если это будет мальчик, — как моему преемнику на троне королевства.
Слова короля прозвучали в ушах Эммы подобно громовому раскату, и в это мгновение она была рада, что его рука поддерживает ее локоть. Если бы он не сжал крепко ее руку, она точно не устояла бы на ногах.
С его помощью и собрав всю свою силу воли, она смогла удержать себя в руках, услышав его заявление. Ни один мускул на ее лице, сохранившем серьезное спокойное выражение, не дрогнул.
А люди, собравшиеся внизу, даже не пытались обуздать свое потрясение и возмущение. В зале зазвучали удивленные и негодующие возгласы. Кто-то у ширмы в дальнем углу прокричал проклятие, но не королю, а Эмме. Даже церковники явно опешили, а архиепископ Кентерберийский взирал на нее с грозным выражением на лице.
Вся эта суматоха накатила на нее подобно высокой волне, и она, стиснув зубы, делала один глубокий вдох за другим, чтобы унять свой страх. Она взглянула на сыновей короля, стоявших так близко, что до них можно было дотянуться рукой. Эмма обратила взгляд на Этельстана в поисках сочувствия, но в ответном взгляде увидела лишь удивление и недоумение. Стоявший рядом с ним Эдмунд взирал на нее с ненавистью.
«Боже милостивый! — подумала она. — Что за демон внушил эту мысль Этельреду?» Каждый в этом зале подумает, что это влияние Эммы, будто она смогла убедить его в том, что ее сын, сын законной королевы, имеет больше прав на престол, чем его сыновья от первой, некоронованной супруги. Они ведь не видят ничего, кроме того что лежит на поверхности. Не видят того, что Этельред одним этим шагом создал между ней и любым из присутствующих здесь непреодолимую преграду, столь же надежную, как если бы поместил ее в монастырь на уединенном острове в море. Обиды, заговоры и интриги, которые клубились вокруг дворца и короля, теперь обрушатся всей своей злобой на королеву и ее ребенка.
— Мне нужно сесть, — прошептала она Этельреду.
Он кивнул, поддерживая ее, пока она усаживалась. Казалось, его совсем не смутил тот переполох, который вызвали его слова. Так же невозмутимо он подозвал к себе архиепископа и вручил ему свиток. Король снял золотой крест, который на золотой цепи висел на его шее, и устремил взгляд на старшего сына.
Этельстан замер в нерешительности, и Эмма, затаив дыхание, наблюдала, как отец и сын вперили друг в друга яростные взгляды, разделенные пропастью, которая, казалось, расширялась прямо на глазах. Наконец Этельстан шагнул вперед и взял крест в правую руку. Но, прежде чем он начал произносить свою клятву, Этельред взял его левую руку и положил ее на круглый живот Эммы. Она ощутила, как ребенок внутри толкнулся, и увидела, как лицо Этельстана покраснело. Но он не взглянул на нее, а неотрывно смотрел на отца, громко повторяя клятву, которую читал для него архиепископ.
Она едва не рыдала от горечи и разочарования. Этельстан знал ее как никто другой здесь, но даже он, должно быть, думал, что она это все подстроила, что она — его враг. Никто в этом зале не поверил бы, что Этельред делает это не по наущению своей королевы.
Один за другим люди подходили и приносили свою клятву, одной рукой взявшись за крест, другую положив ей на живот. Она смотрела в лица этелингов, пока они отрекались от своего врожденного права в пользу еще не появившегося на свет брата: Экберт со взглядом, полным возмущения; Эдмунд, в глазах которого безошибочно читалась испепеляющая ненависть; сбитые с толку Эдрид и Эдвиг; и самый младший, одиннадцатилетний Эдгар, съежившийся после приказа отца говорить громче, чтобы всем было слышно.
После этого она перестала следить за происходящим. Сперва она смотрела по сторонам, разглядывая присутствующих мужчин и женщин, чтобы как-то отвлечься от череды людей, по большей части сердитых, проходивших мимо нее. Эльгива стояла недалеко от помоста вместе со своим братом Вульфом. За ее спиной был человек, черты лица которого Эмме показались знакомыми, но его имя ей вспомнить не удалось. Гладковыбритый и привлекательный, он выглядел достаточно безобидно, и тем не менее что-то в его внешности вызывало у нее сильную тревогу. Причина беспокойства Эммы ускользала от ее понимания, и, отчаявшись, она бросила биться над этой загадкой.
Она мысленно унеслась прочь отсюда, через Ла-Манш, в Фекан, в огромную церковь, которая стояла недалеко от замка ее отца. Ей было пять лет, и мать ввела ее в боковой придел, где велела положить руку на мраморный постамент, на котором когда-то стоял ангел.
Он появился там в год рождения Эммы и оставил после себя след ноги на камне. С тех пор след еще более углубился от многочисленных прикосновений благоговеющих прихожан.
Если даже мрамор истирается от прикосновений рук, то что же говорить о женщине? Появится ли у нее синяк на животе после этой церемонии? А что будет с ребенком? Не приведет ли враждебность, которую она ощущала, словно горячий ветер, к тому, что он родится уродцем?
