У стен городских ворот резонировали тромбоны. Молотки задавали ритм. Возглавлял всю процессию хор евнухов, чистыми голосами исполнявший «Tedeum». Папа Римский был бледен, он с опаской поглядывал на людей из-под белой тиары, напрягаясь, натягивал поводья своей белой лошади. Изредка он протягивал свою руку в толпу для поцелуя. Но лишь немногие повиновались этому требованию.
И вообще жители Констанцы довольно сдержанно отнеслись к визиту Папы Римского. Люди глазели на него, едва не вываливаясь из окон. Каждый хотел увидеть понтифика, обладавшего столь страшной славой, однако ни фурора, ни почтительного отношения к нему не было. Местами процессия, двигавшаяся к Соборной площади, походила на пышные похороны.
Приезд Папы имел большой успех в первую очередь среди девушек города, за ними следовали дворцовые прелаты, апостольские секретари и рыцари, которым, как и их хозяевам, была присуща репутация людей неблагопристойных и неблаговидных. И за одну ночь Констанца превратилась в рай — рай для женщин. Ведь именно здесь, и больше нигде во всей империи, где отчетливо прослеживалось перенаселение женщинами, в это время приходилась одна женщина на десять мужчин.
«Tu es Pontifex, Pontifex Maximus»[28] — слышалось в переулках города. Небо хмурилось над городом Констанцей, клубились низкие темные облака. Сотни дьяконов с белоснежной кожей, сопровождавших прибытие Папы, бродили по городу, размахивая кадилами, наполняя город едким дымом ладана, словно они пытались изгнать злых духов из каждой подворотни, из самых дальних уголков самого дальнего дома.
В таком маленьком городке, как Констанца, невозможно не знать о великих событиях. Афра тоже не осталась в стороне, хотя после разговора с Амандусом Виллановусом ее голова была забита совсем другими вещами. Девушка заняла место в четвертом ряду в Перечном переулке, чтобы посмотреть спектакль, состоявшийся, когда Папа Римский Иоанн и все участники процессии двигались с запада к кафедральному собору.
Хор евнухов пронзительными голосами повторял все те же строчки «Tu es Pontifex, Pontifex Maximus», тем самым привлекалось всеобщее внимание к тому, кто находился под золотым балдахином, кто восседал на белом императорском коне. Рыцари по обе стороны были одеты в белые чулки до самой талии и короткие камзолы с широкими рукавами. Они выглядели одухотворенными и размахивали пальмовыми ветвями, как будто это Иисус снова въезжал в Иерусалим.
Папа Иоанн угрюмо выглядывал из клубов дыма ладана — это была демонстрация твердой позиции, за которой он скрывал боязнь внезапного нападения. Не только по той причине, что он издавна относился к немцам с подозрением, у понтифика было достаточно врагов, которые делегировали своих представителей в Констанцу. По его лицу один только раз пробежала улыбка, в тот момент, когда он заметил шлюх, демонстрировавших свои пышные бюсты, разодетых в платья с глубокими декольте. Папа Иоанн бросил сладострастный взгляд — дал свое апостольское благословение похоти, созданной Господом.
На Афру вся эта процессия на многократно благословленном белом коне произвела сильное впечатление, она практически вызвала в девушке сочувствие к понтифику. Его лицо решительно не соответствовало слухам и славе, опередившей его прибытие. Хоть и изредка, но по пути все же можно было услышать восторженные возгласы. Афра же, напротив, относилась к тем, кто наблюдал за спектаклем молча. По воле случая взгляды Афры и понтифика встретились на долю секунды. Папа, казалось, спрашивал: почему ты не аплодируешь? И внезапно возник ответ: а почему я должна аплодировать? Но прежде чем Афра снова смогла взглянуть понтифику в глаза, Папа Иоанн был уже далеко.
Между понтификом и теми, кто следовал за ним, четко прослеживалась подобающая дистанция, которая на несколько секунд позволяла взглянуть на зрителей с противоположной стороны улицы.
Сперва Афра подумала, что это какой-то обман. В последнее время слишком уж часто она с ним сталкивалась. С тех пор как Виллановус упомянул о том, что Ульрих находится в Констанце и что он не имеет никакого отношения к отступникам, у Афры возникло чувство сожаления. Хотя память о том времени, которое они провели вместе, за последние месяцы совсем стерлась, когда девушка позволяла себе быть честной с самой собой, она чувствовала, что все еще привязана к нему. Афра уставилась на мужчину, стоявшего рядом. Не было никаких сомнений, ни тени колебания — это был Ульрих фон Энзинген!
В блаженном смятении, как и следовало ожидать, Афра не выпускала его из виду. И вот ощущение счастья оттого, что она его встретила, натолкнулось на тщательно скрываемую неуверенность и боязнь сделать первый шаг.
Но все же воспоминания о первой любви и о страданиях отогнали все страхи. Афра неуверенно подняла руку и стыдливо помахала.
Но случилось непонятное: ответа на ее жест не последовало. Мужчина, стоявший напротив нее, казалось, смотрел сквозь Афру. Он не мог не заметить ее и не обратить внимания на ее приветствие. Афра хотела закричать, но, прежде чем она решилась, на дороге появились последователи Папы. Они были одеты в праздничные пестрые одежды, их сопровождали шуты на ходулях и барабанщики. Оруженосцы несли оружие и родовые знамена своих господ. Родовые знамена также располагались на крышах домов, дававших пристанище и ночлег этим господам в Констанце.
В самом первом ряду шел Пьетро де Тортоза, чрезвычайный посланник короля Неаполя, все остальные присутствовали здесь в качестве друзей Папы, после того как последний был изгнан королем из Рима. Рядом шел епископ Монтекассино Пелозо, который при всем своем желании не смог бы объяснить, где же находится его епископство, как и посланник дожа Венеции, архиепископ Сант-Андреаса и посланник короля Шотландии в чулках до колен и в красном сюртуке, доходившем до колен. За епископом Каппацио и епископом Асторга следовали посланники короля и королевы Испании. Графа Венафро сопровождал апостольский секретарь, представившийся одновременно епископом Котроне. Рука об руку шли подтянутый апостольский дворцовый прелат и епископ Бадайоц, запоминающаяся личность с длинными черными волосами. Его щит, самый большой из всех, изображал архиепископа Таррагона в качестве губернатора Рима. За щитом практически терялся низкорослый архиепископ Сагунта. Однако аббат монастыря Святого Антония в Вене представлялся посланником короля Франции. В длинном фиолетовом, плотно облегающем одеянии, в туфлях на высоких каблуках, он приплясывал, словно цирковая лошадь. Он очень старался держаться процессии и достойно пройти по грубым мостовым Констанцы. Рядом шел архиепископ Ацеренза, который из беспокойства о спасении собственной души везде брал с собой послушника, за ними следовали граф Палонга, Конца, Палене. Как и герцог Гравина, они образовывали собственную процессию, выделяясь еще и своими темными изысканными одеждами, нескончаемым смехом, который, собственно говоря, ни к чему конкретно не относился. Громкие, слышные каждому шаги следовавших сразу за посланниками герцога Милана флорентийских посланников, которым положено было обеспечить первоочередность своих господ при их личном присутствии. И если после полумили пешего марша господа все еще не могли договориться, оба посланника предпочитали присоединяться к процессии не там, где шли их господа. По пути к Собору обязательно возникли бы спор или драка. Так и произошло между архиепископом Ацеренза и Латера и церемониальным клириком в расшитой золотом церковной парче. В Перечном переулке, непосредственно на глазах у Афры, вышеупомянутый архиепископ сорвал с клирика его праздничные одежды, оставив на нем лишь стихарь (что в случае с церемониальным убранством приравнивалось к ночной сорочке). Архиепископ топтал одеяние с такой яростью, словно хотел оторвать голову змеи.
