Ознакомительная версия.
Тот прекратил свое изуверство и, отбросив кнут, стоял в полной невозмутимости, сложив преступные руки на груди.
– Смерть, смерть, смерть! – послышалось со всех сторон, и круг стал медленно сужаться.
– Стойте! Стойте! Смотрите! Смотрите! – покрывая шум зычным голосом, воскликнул Даут. – Ваш мертвец открыл глаза!
– Открыл глаза, открыл глаза, открыл глаза! – пронеслось поверх голов толпы, и она замерла в оцепенении.
– Пойдем, Гудо, – потащил за рукав своего пса начальник тайной службы. – Нам пора в путь. Рабы нас догонят.
Так, взявшись за руки, они и поднялись на холм. А внизу холма, с пыльной каменистой дороги медленно поднимался уважаемый Ибрагим и с недоумением вертел головой. Он видел множество вооруженных людей, которые в ужасе тихо говорили:
– Шайтан! «Синий шайтан»! Истинный шайтан! «Синий шайтан»!
* * *
– Вот она Бурса – столица, в которой живут одновременно четыре времени года! – громко воскликнул Даут, указывая плетью на утопающую в зелени местность, среди которой едва угадывались крепостные стены и каменные дома.
– Это как же? – в недоумении спросил Гудо, нарушая свое долгое молчание.
– Когда мы с тобой, после тяжких трудов прогуляемся по садам города, ты увидишь весну. Самые красивые оттенки зелени, и благоухающие цветы. Если попадем к побережью Мраморного моря, там летняя жара. А когда искупаемся в горячих источниках, вблизи города, познаешь осенний рай, сочетающий воду и солнце. А вон, видишь, гора над городом! Когда-то ее называли Мизийским Олимпом! На ее вершине и сейчас есть снег. Чем не зима? Все это «ешиль Бурса» – зеленая Бурса!
Каменный дом византийского вельможи, что любил, как и многие из богатых константинопольцев, приезжать на целебные термальные воды тогда еще Брусы[170], с высокой стеной, отданный Дауту для жизни и работы, был поистине огромен. Большую часть его площади занимал внутренний двор с роскошной беседкой для решения важных дел. А также фонтан, струящийся серебром воды из многих отверстий стариной мраморной скульптуры, во многих местах позеленевшей и треснувшей. Здесь же во дворе под стеной располагались до боли знакомые Гудо орудия пыток – дыба, столы для растягивания тел, мучительные кресла, плаха для отсечения, железные клетки и жаровни. Здесь же, на деревянных полках и на кольях стены лежали и висели щипцы, клещи, крюки, иглы, ремни, веревки и многое другое, необходимое для успешной работы палача.
Гудо лишь мельком глянул на это изобильное хозяйство, способствующее боли и мучениям и без спроса уселся в тень беседки на мягкие подушки хозяина. Вскоре появился и сам хозяин этого двора, что сочетал невозможное – красоту и удобство и в то же время – страх и содрогание.
Даут уселся на самую большую подушку и непривычно долго молчал. Затем он вздохнул и печально посмотрел на своего «синего пса»:
– Я понимаю, твои одежды скроены и пошиты из приятной хлопковой ткани. Но все же, зачем в такую жару носить плащ, а голову укрывать капюшоном?
Гудо привычно промолчал.
– Ладно. Твое дело. Нехорошо вышло… Там, на дороге… Все не привыкну к трепетному отношению к вере этих… Хадж. Старейшина. Босоногий оборванец! Святой человек! А ведь ты, возможно, жизнь мою спас. Во всяком случае, мне не изуродовали лицо и не сломали кости. Проси, чего могу!
Но Гудо только глубже надвинул капюшон.
– Странный ты человек. Другой на твоем месте…
– Тот на дороге… Я должен был… Я знал, как, – начал медленно «синий пес» Даута, а затем быстро закончил: – С тем человеком случился солнечный удар. Я только привел его в чувство.
– Как знаешь. А я вот не знаю! Письмо великого визиря действительно опередило нас. (Даут усмехнулся и тут же помрачнел.) Но я ничего из него не пойму. Великий визирь велит мне устроить «рыночную» казнь для нерадивых торговцев Бурсы. Что за нелепость! Такие важные дела на побережье. Сколько важной информации от пленных и воинов гази, а я отправлен рубить руки и отрезать носы тем, кто обвешивает и обмеривает. Хотя и это часть моих обязанностей. Я должен следить за внутренним порядком государства. И все же!
Уж не тронулся ли опять умом наш великий визирь? Говорят, с ним это случалось. Но давно. Тогда он даже целый год был похож на младенца, что ел из ложечки и гадил под себя.
Конечно, если случается такое… Даже сильные мужчины могут ослабнуть умом. Бывает, что семейное горе останавливает сердце. Бывает и лишает рассудка! Еще бы! Говорят, Алаеддин очень радовался первенцам-близнецам. Почти не отходил от них. Берег как зеницу ока! И нужно же было такому случиться – враги украли малышей, прямо скажем, из-под носа отца! Рыбаки утверждали, что слышали детский плач на борту христианского корабля, что в ту ночь ушел в море. Какой удар. Немудрено, что Алаеддин сошел с ума. Уже всем казалось, что участь его решена. Но тут из похода вернулся младший брат Орхан. Он долго не возвращался, а когда прибыл, все только ахнули. Вместо золота, крепких мужчин-рабов и бесценных девственниц, он пригнал две сотни мальчишек!
«Вот, – сказал Орхан брату. – Ты можешь с лихвой отомстить за своих сыновей, убив собственной рукой по сотне христианских детей за каждого!» И тогда глаза безумного Алаеддина прояснились и он взял в руки меч. Он прошел вдоль поставленных на колени мальчишек и выбрал самого старшего из них – лет семи-восьми. Он дал ему в руки меч и сказал: «Эти дети отомстят за мою боль и унижение. Пусть они вырастут с именем Аллаха на устах и с желанием стать мечом его веры!»
Ты видел этих детей. Теперь это славная пехота Орхана – ейничери, которая никогда не отступает: ни перед кем и ни перед чем. Если бы у османов таких «новых воинов» было бы с десяток тысяч, можно было бы отправляться на покорение всего мира. Преданные, дисциплинированные, храбрые – вот кого вырастил и обучил выздоровевший вмиг Алаеддин! И это сверх той огромной горы дел, что он вершит помимо пополнения и обучения своих любимцев. Было у Аллаедина двое сыновей-близнецов, а стало тысяча! А будет еще больше, если, конечно, что-то опять не случится с его головой. А его письмо настораживает меня. Может, все же что-то случилось с мудрейшим из мудрых? Как думаешь Гудо?
Но Гудо только пожал плечами. В его огромной голове зародилась мысль, а душа вновь опечалилась тяжелыми воспоминаниями.
– Сегодня выпьем вина, а казнить торговцев пойдем завтра, – решил начальник тайной службы. – Все же османы не арабы и терпимо относятся к вину. Ко многому терпимо относятся и очень терпеливы. Поэтому и будут ездить верхом на арабах и половину мира завоюют. И такие как я будут им верно служить. Ведь кем я был? Мальчиком для развлечений богатых ублюдков, в насмешку названный Давидом[171], а потом ими же приобщенный к интригам и крови тайной службы императора. Мелочь, которую и ногой пнуть гадко. А кем стал за ум и преданность османам! Тем, кто сам кого угодно пнет. Кроме, конечно, семьи самого бея. И ты можешь стать большим человеком! Я помогу, ведь я теперь тебе как бы и обязан. Так может, все же примешь ислам, а, Гудо?
Ознакомительная версия.
