— Моя прекрасная Елена, сегодня твоя конфирмация, завтра — свадьба.
— Да, папа, — еще сильнее зарделась девочка.
Старший повар вздохнул.
— В свое время вы все украсите кружевами свадебные платья и покинете папу. Вышьете монограммы своих мужей на скатертях и простынях, а фамилия Ферреро канет в Лету.
Синьора Ферреро швырнула салфетку на стол.
— Не надо, Амато.
— Извини, дорогая. Это меня гнетет.
— Такова Господня воля.
Старший повар посмотрел в мою сторону, словно собирался что-то сказать, однако…
— Амато! — Голос синьоры Ферреро был ровным и спокойным. — Прекрати…
Муж посмотрел на виноградину на тарелке.
— Он хороший парень, Роза.
— Не хочу слышать! — Женщина поднялась с видом непоколебимого достоинства. — Камилла! — позвала она. — Убери со стола!
Старая Камилла, встревоженная резким тоном хозяйки, стремглав примчалась с кухни и принялась складывать тарелки в стопку. Синьора Ферреро, поджав губы, повернулась к мужу:
— Амато, будь добр, мне надо с тобой поговорить.
Старший повар встал и, последовав за женой, улыбнулся дочерям, а малышку Наталью, проходя мимо, потрепал по кудряшкам. Синьора Ферреро не до конца закрыла за собой дверь, и все мы слышали ее настойчивый голос. Камилла убирала со стола медленнее, чем обычно. Наталья закрыла рот пухлой ладошкой с ямочками. Девочки тревожно переглядывались и прислушивались.
— Амато, ты обольщаешься!
— Роза, дорогая, видела бы ты его на кухне! Он трудолюбив и смекалист.
— Насчет смекалки я не сомневаюсь. Уличный оборвыш сумел оказаться во дворце.
— Он не похож на других мальчишек. Бессознательно стремится к совершенствованию. Как я когда-то.
— Хватит! Тебе его жаль, и тобой руководит желание иметь сына.
— Роза, он украл гранат. Не заплесневелый хлеб, который можно бездумно запихать в рот. Гранат необходимо осторожно очистить и съесть зернышко за зернышком. Это требует времени. Гранат надо есть со вниманием.
— О чем ты говоришь? Он стащил гранат, потому что тот подвернулся ему под руку. Этот мальчишка явился с улицы. У него там остались дурные приятели. Он в душе вор, а ты приводишь его в дом! Знакомишь с дочерьми! Нет, я этого не потерплю! От него будут неприятности. Я это чувствую, Амато!
— Дорогая, не терзай себя. Мне просто понадобился ученик.
— Но почему вор? И почему он оказался и нашем доме? — В ее голосе звучала досада. — У меня дурные предчувствия. Что ему здесь понадобилось? Что ты задумал, Амато?
Наступила тишина. Затем заговорил Ферреро, веско, но в то же время словно извиняясь.
— Роза, любовь моя, я должен тебе кое-что сказать. Задолго до того, как я познакомился с тобой, кое-кто…
В этот момент чья-то рука — я никогда не узнаю, ее или его — плотно затворила дверь и слов стало не разобрать. Не тогда ли он признался жене в своих подозрениях насчет меня? Не тогда ли обратил ее внимание на мою роднику? Не тогда ли заронил в ее голову мысль, что я опасен для их дома? Это объяснило бы, почему тот обед стал для меня последним в их семье. И почему синьора Ферреро в тот день больше не вышла к столу.
Я был расстроен ее низким мнением обо мне и в то же время удивлен и тронут тем, как старший повар истолковал мою кражу граната. Приятно было сознавать, что кто-то принял меня за столь разумного мальчишку, который сознательно решил стащить именно гранат, выщипывал из него одно блестящее зернышко за другим, а затем изящно вытер губы. Я представил, что ем таким образом — я, который привык набивать рот как можно быстрее, — и улыбнулся, при этом спросив себя, способен ли человек настолько измениться, не таятся ли во мне инстинкты благородного господина, хотя я об этом и не подозреваю. В один волнующий миг мне показалось, будто я могу превратиться в учтивого изысканного юношу, каким вообразил меня старший повар, однако…
Этот миг остался позади, и возобладало гнетущее осознание истины. Если бы тот гранат остался у меня, я сорвал бы с него кожуру зубами, впился в мякоть, набивая рот, и меня бы нисколько не заботил вкус струящегося по щекам и капающего с подбородка сока. Потому что я был голоден.
Но его упоминание о гранате напомнило мне, как он обходился с луковицей. Неужели, если относиться с таким вниманием к пище, изменится само восприятие еды? Я бросил взгляд на виноград и маслянистый сыр на столе и подумал, станет ли вкус этого винограда другим, коли уделить ему больше внимания?
Потом оторвал от грозди одну виноградину и внимательно ее осмотрел: но цвету напоминает зеленое яблоко, но при этом обладает прозрачной хрупкостью и ненавязчивым блеском. Повертел в руке, слегка сдавил и почувствовал, как твердая, упругая поверхность поддается под пальцами. Мысленно возблагодарив Бога, положил на язык и, отдаляя миг, когда она будет раскушена, покатал во рту. Предвкушение навеяло мне воспоминание о Франческе — удастся ли мне снова увидеть ее? От этой мысли я крепче сжал зубы, но при этом заставил себя насладиться дразнящим сопротивлением кожицы. Виноградина раскрылась и наполнила мой рот удивительным вкусом, подобным аромату вина. Я опустил веки и всосал лопнувшую сердцевину, упиваясь противоположностью ощущений от кожуры и мякоти. Медленно прожевал, чтобы нектар напитал нёбо. Пожалуй, мне никогда раньше не приходилось пробовать настолько изысканного по вкусу винограда. Я посмотрел на гроздь на столе и подумал, что хорошо бы съесть ее всю таким же образом: одну виноградину за другой, уделяя каждой должное внимание и воспринимая как маленькое чудо. Честно говоря, я счел это утомительным, но еще долго с почтением жевал свою виноградину, представляя, будто ем одновременно весь виноград мира. И эта единственная ягода показалась мне началом чего-то большего.
Но синьора Ферреро была права. Я стащил гранат, потому что представилась возможность. Если бы оказалось проще своровать заплесневелый хлеб, я взял бы его. Старший повар, человек от природы добрый, стремился оправдать ближнего. И, как справедливо заметила жена, его сбивало с толку желание иметь сына. Как большинство женщин, она мыслила реалистичнее и была практичнее мужа. Распространяла свое материнское тепло на семью, словно заботливая наседка на гнездо, но размаха ее крыльев не хватало на таких, как я. Она любила своих дочерей, а я представлял угрозу их невинности. Синьора Ферреро прекрасно понимала, что голодные уличные мальчишки не отличаются благородством, и, как это ни печально, не могла позволить, чтобы моя сущность каким-то образом бросила тень на ее дочерей.
И хотя синьор Ферреро отличался характером от жены, он беззаветно любил и уважал Розу. Он уважал всех женщин. Помню его замечание на этот счет как-то утром, когда на кухне, в отличие от других дней, было мало дел, и работники изнывали в непривычной летаргии. Пеллегрино и Энрико устроились у кирпичной печи и жаловались на своих жен. Желая присоединиться к ним и повести себя на равных, я вспомнил присказку Марко о женщинах и решил их рассмешить. Криво ухмыльнувшись, подражая насмешливой бесшабашности приятеля, я заявил:
