Ознакомительная версия.
— Мочи нет смотреть на это, — говорила Фея, страшненькая, как чертик, сестра милосердия. — Может, ей надо чуть-чуть отдохнуть?
Саблин презрительно фыркал:
— Она бы не двинулась с места и скоро подохла. Ею руководить надо. Помните, на мосту моя Ласточка попала копытом в расщелину между досок? Если бы я оставил ее в покое, она бы все ноги себе переломала: лошади в панике биться начинают.
— Как и люди, — вздыхала Фея.
Вскоре лазарет остался один — его все обогнали, только изредка мимо пробирались арьергардные части. Саблин оглядывался назад — не видно ли красных? Но потом махнул рукой.
Ночевали на полу в хатах, нередко брошенных. Саблин ложился последним: прежде надо было обойти лошадей, проверить, что железо вынуто изо рта, что подпруги отпущены, что есть сено. Через два часа опять встать, убедиться, что кони напоены. Доверять никому нельзя — люди отупели от усталости: скажут: «Слушаюсь» — и не исполнят. Только Фея помогала: если надо, таскала воду; если требовалось, торговалась с казáчками из-за фуража:
— Мне требуется сено и ячмень для лазарета.
— Нема ячменя.
— Слушай, я заплачу деньгами. Если откажешь, найду фураж и ничего не дам. А красные все равно его отберут.
На Саблина Фея ворчала:
— Все о лошадях заботитесь, а о себе не помните. Если конь падет, я другого разыщу — хоть из-под земли достану. А где нам второго доктора найти? Идите спать немедленно!
Даже утром, когда все собирались, она отгоняла от него санитаров.
— Сами все делайте! — доносилось сквозь сон до Варфоломея Ивановича. — Дайте человеку хоть минутку полежать.
После сдачи Екатеринодара будто бы наступила передышка. Большевики поотстали: Кубань разлилась, а все мосты через нее были взорваны. Идти стало много легче: лазарет обогнали калмыки со своими стадами, и овцы так утоптали грязь, что она превратилась в крутое, пружинящее, но не липкое тесто. Лазарет сократился до восьми повозок: все легкораненые ушли вперед, половина тяжелораненых умерла в дороге.
Воздух был нежным, вдали отчетливо вырисовывались сизые горы, кое-где покрытые остатками снега. Саблин часто засыпал в седле — а может, и не засыпал: просто терял ощущение реальности. Ласточка сама несла его вслед за повозками. Доктору снился Нижний Новгород, дом, жена… Казалось, что все это принадлежало кому-то другому, а Саблин только посмотрел удивительный — цветной и звуковой — фильм-биографию.
— Господин доктор, — послышался голос Феи, — смотрите!
Шоссе уходило в расщелину в горах, и в нее, как в воронку, вливались бесчисленные обозы и воинские части. Зрелище величественное и жуткое: будто Белая армия исчезала в другом, параллельном мире.
Переход по каменистым горам: все ущелья, все тоннели были затоплены грандиозным потоком людей, лошадей, верблюдов и повозок. Партизаны могли появиться из-за каждого камня. Саблин познакомился с поручиком, который уже несколько раз бывал в Новороссийске. Тот объяснил, что весь Кавказ набит зеленоармейскими группировками, как казацкая папаха вшами. «Пилюковцы», «Сочинцы», «Отряд грома и молнии», «Группа мстителей»…
— Кому хоть они мстят? — устало спросил доктор.
— Всем и за всё.
Бороться с ними было невозможно: они убивали, кого хотели, и уносили, что могли.
— Иной раз подумаешь: к чему все это? — вздыхал фельдшер Кирилл Саввич, оглядывая бесконечные колонны отступающих. — Знать бы наперед, что так выйдет, и не стоило затевать ни Добровольческой армии, ни войны: все одно Россия пропала. Только зря измучились да народу без счету положили.
Саблин криво улыбался. Может, и не стоило, но если бы ему вновь пришлось делать выбор, он бы все равно присоединился к добровольцам и заново проделал путь от Орла до Кавказских гор.
Клим Рогов как-то говорил, что ему неинтересно заниматься войной — жаль тратить время на дурное дело. А война без спросу занялась им самим. Она забирала всех — и тех, кто готов был в ней участвовать, и тех, кто не готов.
Идти против большевиков — значит стрелять в насильно мобилизованных русских людей. Не идти — значит, смотреть, как рушат твой дом, и даже не пытаться спасти его. Эффект капкана: коль скоро ты попал в него, у тебя нет правильного выбора — либо ты отгрызешь себе лапу и уйдешь калекой, либо дождешься, когда придет охотник и сделает из тебя чучело со стеклянными глазами.
Каждый принимал решение сам — чтó для него предпочтительнее. Саблин сопротивлялся до конца — насколько хватало сил. Он видел себя таким — не сдающимся: это было по-саблински. А уж имела смысл его борьба или не имела, кто разберет? Со смыслом у жизни вообще туговато.
С малообъяснимой наивностью Саблин верил, что когда они доберутся до Новороссийска, самое страшное останется позади. Будет организованная эвакуация, раненых переведут на корабли и отправят… командование скажет куда. Но как только лазарет перевалил через горы, стало ясно, что все надежды были напрасными.
Тихий весенний вечер, склоны, окутанные лиловой дымкой, вдалеке — спокойное море… Внизу — насколько хватало глаз — спутавшиеся, беспорядочные воинские части. От подножья гор поднимались огромные столбы клубящегося серо-черного дыма.
— Где корабли союзников? — с беспокойством спросила Фея.
Кирилл Саввич протянул ей бинокль:
— Вон там, на горизонте. А в порту, кажется, нет транспортов. Ну что, господа, поздравляю: нам остается только броситься в море.
Саблин велел разбивать лагерь, а сам — после долгих расспросов «кто за что отвечает?» — отправился на Ласточке к генералу Кутепову, который заведовал комиссией по эвакуации.
Его штаб располагался в вагоне недалеко от пристаней. На подъездных путях несколько теплушек стояли, охваченные пламенем.
У Кутепова шло заседание. После ругани с часовыми и офицерами Саблину удалось протиснуться в жаркое нутро вагона. Там дым стоял коромыслом. Казаки и добровольцы орали, хватались за оружие… Кутепов призывал их к порядку, но свары вновь разгорались.
— Вам известно, что генерал Кирей эвакуирует снаряды и артиллерийское имущество, в то время как люди остаются на берегу? — кричал пожилой полковник с сабельным шрамом на лбу. — Этот подлец дал объявление, что те, кто погрузит не менее пятидесяти пудов, получит место на корабле.
— Почему вывозится артиллерия, а не больные и раненые? — спросил Саблин капитана-дроздовца.
Тот скрестил руки на груди:
— Потому что все уже думают о том, как будут жить после войны. Больных и раненых не продашь за границей.
Ознакомительная версия.
