— Мне понадобится лишь комната и одна-единственная трапеза в день, мистер Роберсон.
— Да, но ниггеры… В это время года от них полно хлопот. Летом, в жару, они делаются беспокойными. Готовы плясать всю ночь напролет, если надсмотрщик не разгонит их кнутом.
— Сказать вам по правде, сэр, я даже не замечаю африканцев. Все эти глупости меня ничуть не касаются, — заявил я, пытаясь выглядеть как можно убедительнее.
— Да, полагаю, вам куда интереснее дятлы и зяблики, — ухмыльнулся хозяин дома.
— Верно. — Я засмеялся.
Когда я стал настаивать, что заплачу за проживание, Эдвард заявил, что это невозможно. Он позвал Кроу, дожидавшегося снаружи, и велел перенести мой багаж в старую комнату миссис Анны. Прежде чем отправиться наверх, я вышел к Луизе. Сообщив ей, что все в порядке, я вернулся к экипажу за чемоданами, шепотом сообщив, что видел дочь Полуночника и ее зовут Морри.
Луиза радостно схватила меня за руку, но тут же осеклась: не следовало так открыто показывать свои чувства. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что нас не подслушивают, она воскликнула:
— О, Джон, я так рада! Вам удалось с ней поговорить?
— Пока нет, но попробую позже.
— Вы ее убедите, я уверена.
— Жаль, что мне недостает вашей убежденности.
— Убежденность ничего не стоит, — улыбнулась она. — Вот почему у меня ее в достатке.
Я поблагодарил Исаака за помощь.
— Не буду вас здесь целовать, — прошептала она. Мы пожали друг другу руки. — Будьте осторожны, Джон. На прощание я скажу вам то, что всегда говорила мне мама, если я затевала какое-нибудь рискованное дело. Сама толком не знаю, что это значит, но мне ее слова помогали. — Она уперлась ладонями мне в грудь и проговорила: — Съешь эту ночь, дитя. Съешь ночь внутри себя.
Чуть позже в тот же день со своим блокнотом я вышел на улицу, а затем направился на кухню, которая располагалась в отдельном строении, соединенном галереей с жилым домом. Изнутри доносились негромкие голоса. Я постучал, и мне открыла пожилая негритянка в очках и просторной белой рубахе.
Она сказала, что она кухарка, и ее зовут Лили. Когда я спросил, может ли здесь кто-нибудь постирать и выгладить мне рубаху и брюки, она немного помялась, а когда я повторил вопрос, заявила:
— Я велю Морри этим заняться, сэр.
— А могу я сам поговорить с Морри?
— Конечно, сэр. Подождите здесь, прошу вас.
Чуть погодя появилась Морри со встревоженным видом. Она опасливо остановилась в двух шагах от меня.
— Морри, я хотел бы попросить тебя об одолжении, — сказал я.
— Да, сэр?
— Одежда, что я оставил на кровати, очень-очень грязная. Могла бы ты сделать рубашку… сделать ее белой-белой, как небо?
— Белой, как небо? Боюсь, я не совсем понимаю, сэр.
— Мне говорили, что такого цвета было небо во времена Первых Людей.
Она отступила на шаг.
— Мы — Первые Люди, — добавил я. — Ты и я, и все остальные. Хотя эта тайна известна лишь немногим.
Но прежде чем я успел что-либо объяснить, она бросилась прочь.
Почему Полуночник не может говорить?
Когда незнакомец явился на кухню и стал спрашивать обо мне, Лили расквакалась как лягушка, потому что не могла понять и половину из того, что он говорил. Глядя на меня своими серо-голубыми глазами, он очень вежливо попросил постирать его вещи… Как будто я могла отказаться! А потом сказал нечто странное: что его одежда очень-очень грязная, и что небо белое-белое. Только папа так говорил.
От этого у меня сперва ум за разум зашел. Сперва я решила: этот негодяй схватил моего отца! А теперь издевается, разговаривая так со мной. Должно быть, они где-нибудь втайне пытают папу. Может, это длится уже давным-давно…
Зачем он явился в Ривер-Бенд, я понять не могла. Должно быть, хотел посмотреть, как я буду мучиться, узнав, что папа в плену. Но тогда зачем в Чарльстоне, словно не знал, где тот сейчас? А если папу схватили, то почему же не вернули его мастеру Эдварду, законному владельцу?
Я не могла смотреть на этого незнакомца, стоявшего в дверях. У меня перехватывало дыхание. Я бросилась прочь, сама не зная, куда. Я чувствовала, что задохнусь, если немедленно не укроюсь в Большом Доме.
Убежав прочь, я наткнулась на Ткача, который чинил клетку для цыплят.
— Эй, помедленнее, детка! Что с тобой такое?
— Нужно все отменить, — зашептала я и рассказала про незнакомца, который поймал моего отца.
— Нет, детка, теперь уже поздно что-то менять.
— Мне кажется, он похитил папу.
И тогда я расплакалась, потому что очень надеялась, что отец сумел сбежать и попал на Север. Уж если он не смог спастись, то разве у нас есть шанс?
— Мы все умрем, Ткач! Они нас поймают!
— Успокойся, детка. Успокойся. Расскажи мне, о чем ты думаешь.
Я объяснила, что не могу понять, с какой стати гость спрашивает об отце, если он уже держит его в плену. Ткач поразмыслил над этим, грызя соломинку, а затем объявил:
— Он хочет выяснить, кто помог ему сбежать. Наверно, твой папа ни в чем сознается.
Разумная мысль.
— Если он к тебе обратится, то просто скажи, что вообще не знал моего отца, — велела я.
— Как же я такое скажу, детка? Я ведь здесь живу всю жизнь.
— Тогда скажи, что тебя не было здесь, когда он исчез. Что он был в Чарльстоне.
— Как скажешь, Морри. А как ты думаешь, где он держит твоего папу?
— Не знаю, — ответила я и решила выяснить это любой ценой.
Пару часов я не возвращалась в дом и гуляла по лесу в надежде, что за это время незнакомец вернется восвояси. Если он еще будет здесь, когда Бофорт даст сигнал, что лодки у причала, то на пути к свободе прольется много крови. Мне не хотелось думать об этом, и я не знала, смогу ли что-то изменить. Затем решила не тревожиться понапрасну. Время покажет.
На пути к Большому Дому я опять заглянула к Ткачу, и он мне сказал, что недавно поболтал немного с незнакомцем. Он даже отвел его в хижины рабов.
— Надеюсь, ты не показал ему мою комнату и ничего не сказал насчет папы?
— Ничего не сказал. Ты что-то злая сегодня, детка.
— Да, и имею на это право.
Я вернулась в дом, твердо вознамерившись выяснить, какие тайны хранит этот незнакомец. Кроу сказал, что он куда-то вышел, поэтому я втихаря проникла к нему в комнату.
Его багаж лежал на кровати. Раскрыв сумки, я обнаружила там две вещи, от которых у меня задрожали руки: длинное белое перо и самодельную стрелу из трех частей, идеально подходивших друг к другу.
