Тогда, в тот ноябрьский вечер, когда она открыла дверь Саттон-холла, надеясь увидеть за ней своего возлюбленного, она была уверена, что упадет и никогда больше не встанет. На пороге стояла Джеральдина Саттон, держа на руках переутомившегося чернокудрого человечка, имя отца которого было написано у него на личике.
— Позови моих родственников.
— Я не служанка, — прошипела Фенелла с достоинством, которое удивляло ее по сей день. Однако все же пошла, чтобы позвать сэра Джеймса, потому что женщина и полумертвый от усталости ребенок не могли оставаться на пороге. Потом пришел Сильвестр и, увидев их обоих, вскрикнул.
— Да, — заявила Джеральдина, разрушительница их мира детских мечтаний. — Мой супруг выгнал меня, потому что я родила ребенка от другого мужчины. Франческа — дочь Энтони. Больше у нас нет крыши над головой, и нам некуда идти.
Если бы в ту ночь Сильвестр мог привлечь Энтони к ответу за предательство, он забил бы его до смерти, и, возможно, в этом было бы какое-то архаичное избавление. Но Энтони не было, колотить было некого. Ему придется расплачиваться дороже.
Его ждали на следующий день. «Мэри Роуз» прибыла в Портсмут за два дня до того и ждала в сухом доке. Энтони заказал горную сосну со всей южной Англии, каждый кусок отбирал лично, чтобы обеспечить корабль второй системой шпангоутов, которая должна была вернуть ему остойчивость. «Это все равно как если бы человеку со сломанным хребтом дали новый скелет», — с горящими глазами объяснял он ей. Он был счастлив. А когда Энтони был счастлив, он мог быть самым очаровательным человеком в мире.
Фенелла тоже была счастлива, и Сильвестр впервые со дня смерти Ханны снова казался ей счастливым, как в детстве, на верфи. Он взял лютню и начал сочинять новую песню в честь возвращения Энтони, когда слуга доложил, что у дверей посетитель. «Он преодолел свои чувства ко мне», — облегченно думала Фенелла. Но когда вскоре после этого она увидела, как кровь отлила у него от лица при виде ребенка своей сестры, Фенелла поняла, что Сильвестр любил Энтони так, как только один человек может любить другого. Его любовь к нему была превыше всего, она была его хребтом, который нельзя заменить человеку, и в тот миг эта любовь разбилась.
Кто, когда и что сказал, кто пришел, а кто ушел и как они в конце концов узнали о случившемся, Фенелла не помнила. Она оказалась плохим свидетелем, хотя на этот раз была далеко не так юна, как тогда, во время происшествия в доках. Картинки в ее воспоминаниях накладывались одна поверх другой, сливаясь в волну тумана и крика. В первую ночь после случившегося она ничего не чувствовала. Ни беды, ни холода. Это было слишком. Даже сейчас, по прошествии двух лет, это иногда бывало слишком.
Она доверяла Энтони. Без оглядки. Потому что он любил ее, потому что с ним она перестала быть нежеланным ребенком, а стала Фенхель Прекрасной, которой море было по колено. Все, на что он считал ее способной, она могла вынести, потому что была уверена, что он никогда ее не предаст. Он никогда не заставит ее смотреть на блестящие волосы и пышную грудь другой женщины и чувствовать себя грязной и недостойной. Она видела его перед собой таким, каким он сидел у канала, — обнаженный и оскорбленный ее словами о том, будто всем мужчинам нужны другие женщины.
— Мне — нет, — гордо, с обидой в голосе заявил он, и она поверила ему.
— Тебе — нет, потому что ты не все мужчины. Ты — мой мужчина, а наша любовь — наш хребет. И потому, что мы не предадим друг друга, ведь есть гора, которой мы можем сказать: «Привет, гора. Мы — Фенхель и Энтони, которые рука об руку покоряют моря».
Прошло несколько дней, прежде чем она поняла, что именно это и произошло, что мужчина, которому она доверила свою жизнь, предал ее. Не так, как другие мужчины, которые украдкой навещали продажных женщин и сразу же забывали, а так, что в один день рухнуло все. Он обнял женщину, которая с самого детства представляла угрозу для мира Фенеллы, и этой женщине он подарил то, что больше всего на свете хотелось иметь Фенелле и от чего она отказалась ради него: ребенка.
Затем прошло еще несколько дней, и она поняла, что тот же самый мужчина сидит в тюремной камере и ждет оглашения смертного приговора. С этого момента ее воспоминания были более точными и яркими. Она лежала в своей комнате, словно смертельно больная, а на другом конце галереи, в своей комнате, лежал Сильвестр. У них не было сил даже на то, чтобы вместе преодолеть силу своей боли. К ней пришла тетушка Микаэла, которая вырвала ее из транса, но при этом перестала быть тетушкой. Лицо ее перестало быть нежным и милым, оно было старым, испещренным морщинами, а волосы строго зачесаны, как у служанки.
— Тебе нужно ехать в Лондон, — сказала она. — Вам с Сильвестром. Вы должны просить у короля помилования.
Фенелла не знала, что сказать. Только головой покачала.
— Ay dios mio! — закричала на нее Микаэла. — Ты знаешь этого мужчину всю свою жизнь. Ты знаешь, чего он стоит, и ты знаешь, что с ним сделали. И потому, что он пошел и попытался выжечь гной из своего сердца таким совершенно идиотским способом, который приходит в голову только мужчинам, ты хочешь, чтобы его растянули на дыбе и кастрировали на глазах улюлюкающей толпы? Потому, что он думал, что сможет освободиться, отплатив этой бабе за ее жестокость, ты хочешь, чтобы палачи вытащили ему кишки наружу и смотрели, как он, сходя с ума от боли, умирает мучительной смертью? Почему тогда ты не пойдешь и не сделаешь это сама, а? Если ты действительно думаешь, что он обманщик, который рискнул твоей любовью ради минутного развлечения со стеклянной куколкой, так затешись среди зевак и подзадоривай палачей.
Фенелла села.
— Нет, — произнесла она. Никто не имеет права наказывать Энтони, только они с Сильвестром. Энтони потеряет их любовь, защитный остров детей верфи. Если это не самое жестокое наказание, которое может его постичь, то пусть наказан не будет вообще. Ненависти она не испытывала. Одну лишь пустоту.
— Одним «нет» делу не поможешь, — заявила Микаэла. — Глупая гусыня, которой королю приспичило надеть корону на голову любой ценой, сделала его рогоносцем с половиной двора, и говорят, что из-за этого он лишился остатков рассудка. Сейчас ни за одно преступление не полагается смерть вернее, чем за прелюбодеяние. Есть лишь две возможности спасти ему жизнь: либо Роберт Маллах должен отозвать свой иск, либо король должен его помиловать.
— Что до Роберта Маллаха, то никаких шансов нет, — ответила Фенелла.
— В этом ты, пожалуй, права, — огорченно признала Микаэла. — Хотя мне не показалось, что икающий карлик плохой человек. Но если Джеральдина Саттон влила яд тебе в кровь, ты уже не знаешь, ни кем ты являешься, ни кем не являешься.
