— Вы так говорите, как будто виновата одна Джеральдина, — удивилась Фенелла. — Вы так в этом уверены?
Микаэла пожала плечами.
— Она дочь моей сестры, — ответила женщина и поджала губы, словно желая дать понять, что больше на эту тему говорить не хочет.
Фенелла посмотрела на нее. В глазах Микаэлы сверкали слезы. Тетушка была самой красивой и доброй женщиной из всех, кого она знала; она научила любви шестнадцатилетнего мальчика, потому что любила его всей душой и, возможно, понимала его лучше других. Фенелла взяла ее за руку.
— Я пойду к королю, — пообещала она.
— Но ты должна взять с собой Сильвестра! — Голос Микаэлы надломился. — Только у него есть необходимые связи, и, если немного повезет, перед ним откроются двери. Но он сидит там, как гвоздями приколоченный, и бубнит, что пусть его бывший друг получит все, что ему причитается. Как будто мы говорим о десятке палочных ударов.
— Я поговорю с Сильвестром. — Фенелла встала и обняла Микаэлу. — Я не позволю замучить Энтони до смерти, это я вам обещаю.
Микаэла сжала ее в объятиях.
— Сделай даже больше, — прошептала она. — Надери ему уши и отбей пальцы до синяков, за то, что он такой невероятный дурак и ввязался в игру мести с самой ядовитой змеей во всей Англии, но ради Неба прости его. То, что он сделал, не имеет никакого отношения к любви к тебе. Наоборот. Возможно, этот идиот считал, что таким образом он сможет выздороветь и наконец дать тебе то, чего ты так сильно хочешь.
— Я не знаю, смогу ли, — услышала свой голос Фенелла, — но знаю, что вы правы.
— Он хотел, чтобы ты вышла замуж за Сильвестра, — пробормотала себе под нос Микаэла. — «Фенелла заслуживает самого лучшего, что есть на свете, — моего Сильвестра, — говорил он. — Она не должна получить меньше». Этот молчаливый и гордый парень настолько сильно любит вас обоих, что у меня душа наизнанку выворачивается. Как ты можешь думать, что он не верен? Если у него не будет вас, он останется один в целом свете и будет таким до конца.
— Возможно, так и надо, — выдавила из себя Фенелла. — Возможно, он действительно иначе не может. Для Энтони быть одному означало быть одному без Бога. Одинокому, как последнему существу на земле под пустым небом.
Фенеллу едва не стошнило, но в желудке было пусто. Она, которая всегда была голодна, ничего не ела вот уже несколько дней.
С Сильвестром говорить не пришлось. Выйдя на галерею, она увидела, как из его комнаты выходит сэр Джеймс.
— Все в порядке, — слабым голосом произнес он. — Сильвестр поедет в Лондон и попытается попросить архиепископа посодействовать в этом деле.
Обнимая его, Фенелла испугалась. Сэр Джеймс, ее надежная скала во время самой жестокой бури, казалось, сморщился, словно под кожей не осталось ни одной кости.
— Он не обманщик, Фенелла. Мы потребовали от него большего, чем может выдержать человек. Повадился кувшин по воду ходить, тут ему и голову сложить.
— Я знаю. — Фенелла погладила его по спине, ужасно костлявой на ощупь.
— Не позволь убить его!
— Нет, — пообещала она. — Как дела у Сильвестра?
Сэр Джеймс пожал плечами. Взгляд у него был потерянный.
— Жаль, что ты не можешь помочь им обоим, — ответил он. — И жаль, что нет никого, кто помог бы тебе.
Они выехали из дому холодным тихим утром. Сильвестр поехал вперед, потому что нельзя было терять время, а Фенелла, много лет управлявшая повозкой с хлебом, собиралась последовать за ним одна в карете. Остальные домочадцы протестовали, заявляя, что она должна взять для защиты хотя бы кого-то из мужчин, но Фенелла не могла выносить незнакомцев. И тогда Люк предложил сопровождать ее. Ему было девятнадцать, и он вот уже почти десять лет как ходил за Энтони по пятам, словно собачонка.
— Я был бы рад сделать что-то, что могло бы ему помочь, — сказал он.
Они встретили Сильвестра у ворот Криппл-гейт под проливным дождем. Казалось, он даже не заметил, что по нему ручьями стекает вода.
— Кранмер приютит нас в Суон-хаусе, — бесцветным голосом поведал он. — Он позаботится о том, чтобы король принял нас, и пойдет с нами, чтобы тоже замолвить слово.
Ночь в Суон-хаусе оказалась сущей пыткой. Фенелла видела Энтони везде, куда бы ни пошла, — израненного, лишенного дара речи человека, отчаянно боровшегося за свое достоинство. Несмотря ни на что, она испытывала к нему бесконечную любовь. Она переглядывалась с Сильвестром, иногда они мимоходом прикасались друг к другу, но слов не находили.
Утром прибыла барка архиепископа. Фенелле показалось, что вышедший на мостки Кранмер постарел не на десять лет, а на все сто. Высокая должность, для которой он не был рожден, сгорбила его плечи, но тем не менее он нашел в себе силы улыбнуться.
— Да сохранит вас Господь, — произнес он. — Всех троих.
День был сумрачным. Они молча сидели в барке, которая плыла по бурной реке в сторону Уайт-холла.
— Что с королевой? — вырвалось у Фенеллы, пока она наблюдала за людьми, занимавшимися на берегах реки делами, как в самый обычный день.
— Она под арестом, — ответил Кранмер. — В Суон-хаусе, где есть хотя бы какие-то удобства. Ее судьба решится только после Рождества, но надежды мало. Несчастное дитя обезумело от страха.
— А мужчины, с которыми она прелюбодействовала? — поинтересовался Сильвестр. Выглядел он пугающе. Элегантный наследник Сатгон-холла не причесывался и не мылся вот уже несколько дней и, судя по всему, спал в одежде.
Кранмер опустил голову.
— Их казнят.
— Когда? — спросил Сильвестр.
— Сегодня, — пробормотал Кранмер. — В Тайберне.
— Им отрубят головы?
— Томасу Калпеперу — да. — Архиепископ уронил голову на руки. — Ходатайство Фрэнсиса Дерема было отклонено.
— Его четвертуют?
Кранмер кивнул.
На некоторое время снова замолчали, затем архиепископ откашлялся.
— Мы должны проявить мужество, — объявил он. — Если мы начнем умно, король проявит милосердие. В принципе, он не хочет лишать жизни сэра Энтони, который всегда искренне нравился ему.
— Разве он любит хоть кого-то, кроме самого себя? — поинтересовался Сильвестр. — И действительно ли проявляет к ним милосердие? Разве мы не считали так же в отношении кардинала Уолси, пока тому не довелось прочувствовать на себе всю строгость королевской власти?
Услышав глухой, лишенный эмоциональной окраски голос Сильвестра, Фенелла почувствовала, как ее пробрал мороз. Но Кранмер на мгновение усмехнулся.
— Я нравлюсь королю Генриху, — произнес он. — Не спрашивайте меня почему, но если бы это было не так, меня бы уже не было в живых. Я женат. Моя жена — немецкая лютеранка, а у нас брак для священнослужителей по-прежнему под запретом. За это полагается смерть через повешение — и священнику, и его жене. Король знает о моем браке. Он ругает меня, но, поскольку хочет, чтобы я жил, решил притвориться слепым. Он очень одинокий человек, милорд Саттон, ему хочется дружбы не меньше, чем всем нам.
