Владимир Малик - Посол Урус-Шайтана

— Арсен, стерегись! — вдруг крикнул Иваник.

Звенигора оглянулся. На него летел, страшно вытаращив глаза, янычарский ага. Длинная кривая сабля высоко занесена для удара. Ещё миг — и она вонзится в голову Арсена. А здесь, спереди, наседают сразу трое… Спасения нет!

Это понял и Иваник. Его маленькое тело собралось в тугую пружину и метнулось клубком под ноги турку. Ага споткнулся и упал. Оба покатились по земле. Блеснула сабля Рожкова и спасла Иваника от неминуемой смерти.

Иваник вскочил, пнул ногой ещё тёплое тело аги.

— С тебя хватит, т-турчина! Отвоевался, знаешь-понимаешь! — И снова, схватив саблю, кинулся на врагов.

На выручку лубенцам подошёл Миргородский полк во главе с самим гетманом. Миргородцы обогнали Самойловича, ворвались на позиции лубенцев и ударили с ходу… Тысячеголосое «слава» всколыхнуло землю. Янычары дрогнули. Отступили. Старались задержаться в предполье, но натиск был таким сильным, что бежали они за свои шанцы.

На второй и третий день Кара-Мустафа направил огонь всех своих пушек на курские и московские стрелецкие полки. После жесточайшего обстрела, что длился от рассвета до завтрака, янычары, спахии, татары в пешем и конном строю непрерывно, до самого вечера, атаковали эти полки, пытаясь прорвать их оборону. Но и здесь успеха не имели. Заполнили телами раненых и убитых все шанцы, обильно полили кровью рыжие крутые возвышенности — и снова отступили…

В ночь на 18 августа 1678 года русско-украинские войска перешли в решительное наступление по всему Бужинскому полю.

Бой начался одновременно на всех направлениях. Стрельцы и сердюки скрытно подобрались апрошами к вражеским позициям и густой лавиной ворвались в турецкие шанцы. На левом крыле конные казацкие полки с хода вклинились между Крымской и Буджацкой ордами.

Ночь была тихая, лунная. В безоблачном темно-синем небе летающими светлячками мерцали огромные звезды. Внизу, под холмами, голубым кристаллом блестел под луною Днепр.

И ночь, и приднепровские холмы в один миг содрогнулись от топота, крика, грохота пушек и мушкетной стрельбы. Гигантской подковой — на несколько вёрст — забурлило, загудело, заклокотало неистовое кровавое побоище.

До самого рассвета битва бушевала с переменным успехом. Турки и татары отчаянно сопротивлялись. Силы противников были почти равными.

Тогда Самойлович и Ромодановский ввели в бой два свежих пехотных полка. Потрёпанные турецкие аскеры не выдержали стремительного удара, дрогнули и покатились назад. Стрельцы и сердюки перемахнули через вражеские шанцы, врезались в толпу беглецов, нагоняя на них страх и панику.

Звенигора с Рожковым и Иваником оказались в самом центре боя. Резервные полки стрельцов и сердюков наступали как раз через их позицию и вовлекли с собой в прорыв, образованный в турецкой обороне. Они бежали вместе со всеми, кричали, взмахивали саблями и рубили тёмные фигуры, появлявшиеся из предрассветной мглы.

Когда взобрались на холм, увидели, что слева и справа турки остались далеко позади. Перед ними — шагов за двести — на кургане виднелся большой шатёр, возле которого на высоком толстом шесте колыхались пучки белых волос бунчука. Перед шатром — большая группа людей. В серой дымке нельзя было разобрать, кто это, но какое-то предчувствие подсказало Арсену, что перед ними сам визирь Кара-Мустафа со свитой… Какой превосходный случай захватить его в полон! Ещё один рывок — и…

Но тут запорожец замыслил иное. Вспомнил, как не раз и не два повторял ему старый Метелица: «Если хочешь меньшими силами одолеть сильного врага, придумай что-нибудь такое, чтобы заронить в его сердце страх. Убей в нем веру в победу». А время сейчас как раз такое, чтобы подорвать боевой дух янычар.

Арсен остановился, поднёс ко рту сложенные рупором ладони и громко, чтобы пересилить шум боя, закричал по-турецки сначала в одну, а потом в другую сторону:

— Ойе, правоверные, урусы обошли нас! Хан Мюрад-Гирей, да будет проклято имя его навеки, позорно бежал с поля боя! Ойе, вай, вай! Верные сыны падишаха, будем стоять насмерть на этой земле сарматской, но не отступим ни на шаг! С нами аллах!..

Громкий голос казака гулким эхом прокатился над землей, над тысячными полчищами, что неистовствовали в вихре смертельного боя. Страшные слова об отступлении и бегстве хана, о том, что урусы обошли их и вот-вот ударят с тыла, стократ повторенные десятками, а то и сотнями уст, мигом разнеслись среди турецкого войска. Пусть не все поверили им, пусть аги и паши будут опровергать их — дело сделано! Эти слова, как шашель, подточат боевой дух воинов, заползут холодным, липким страхом в их сердца, поколеблют стойкие до сих пор ряды янычар.

А теперь — вперёд!

Арсен догнал Кузьму и Иваника

Они повернули немного левее, где на фоне утреннего неба виднелся увенчанный золочёным шаром с полумесяцем бунчук. За ними ринулись десятки воинов. Перед ними, шумя и галдя, беспорядочно отступали поредевшие турецкие сотни. На холме, возле шатра, несколько янычар из свиты визиря, заметив, как на них неудержимо катится вал стрельцов и казаков, пронзительно закричали:

— Урусы!

Их крик всполошил визиря и его свиту. Аскеры поспешно садились на коней.

— Ура-а! — вдруг во всю глотку завопил Кузьма Рожков. — Ребята, хватай Кара-Мустафу!

Стрельцы, а их все больше и больше врывалось в прорыв, бросились к шатру. Навстречу им стали разворачиваться лавиной конники. Остро блеснули сабли. Ещё мгновение — и склоны холма обагрятся кровью.

Но свита и стража визиря не приняли боя. Чей-то резкий окрик заставил аскеров повернуть коней назад и, прикрывая всадника в белом тюрбане, умчаться прочь.

Звенигора подбежал к шатру, полоснул саблей по шесту, на вершине которого развевались пучки и косички конского волоса, ленты. С другой стороны рубанул Кузьма Рожков. Шест качнулся и переломился. Бунчук, взметнувшись в бледно-голубом небе, упал на землю.

— Ге-ге, чуть было не поймал визиря за бороду, знаешь-понимаешь! — закричал в восторге Иваник. — Вот был бы ерой, если б привёл его до гетмана и сказал: «Вот, ясновельможный пан гетман, сам визирь турецкий Мустафа! С почтением дарю его тебе…» Гетман от удовольствия щурит глаза, говорит так: «Спасибо, ерой! Чем же вознаградить тебя?» Сказал бы тогда я: «Чем изволишь, пан гетман». А он ответствует: «Дам тебе семь пар волов». А я ему: «Зачем мне семь пар волов? Я и с одной управлюсь на своём поле… Лучше вели, ясновельможный гетман, за верную службу дать железный панцирь и шлем». Удивился бы он: «А для чего теперь тебе?» — «Да как же, пан, поясняю, это будет наилучшая защита от жинкиного макогона145. Как только двинется на меня, я панцирь на себя, шлем на голову — и тогда лупцуй, клятая, пока не ослабнешь!..»