Ознакомительная версия.
— Я не могу оказать вам эту милость, Томас, — сказал Генрих. — Правосудие не должно задерживаться на своем пути, а там, где оно высказало слово осуждения, милость не может иметь место. А произнесенный сейчас смертный приговор есть правосудие твоего короля. Поэтому вы вдвойне не правы: вы не только просили о пощаде, но и обвинили моих кавалеров. Неужели же вы и на самом деле думаете, что, будь эта девушка невиновна, не нашлось бы рыцаря, готового выступить на ее защиту?
— Да, я это думаю, — смеясь, воскликнул граф. — Солнце вашего благоволения отвернулось от этой бедной девушки, а в таких случаях ваши придворные теряют зрение и не могут уже разглядеть окутанную мраком фигуру!
— Ошибаетесь, милорд, я видел ее! — произнес вдруг другой голос, и другой кавалер вступил из зала в комнату. Он подошел к королю и, склонив пред ним колена, сказал громким, решительным голосом: — Ваше величество, и я тоже прошу о пощаде Марии Аскью!
В этот момент послышался легкий крик в той стороне, где стояли дамы, и на одно мгновение над головами остальных женщин показалось бледное, испуганное лицо леди Джейн Дуглас.
Но никто не обратил на это внимания. Все взоры были устремлены на группу, стоявшую посередине комнаты; все с напряженным вниманием смотрели на короля и обоих молодых людей, которые осмеливались выступить на защиту женщины, осужденной самим королем.
— Генри Говард, граф Сэррей! — воскликнул король, и теперь на его лице промелькнула тень гнева. — Как? И вы решаетесь просить за эту девушку? Так вы даже не хотите предоставить Томасу Сеймуру преимущество быть самым безрассудным человеком при моем дворе?
— Я не хочу, ваше величество, позволить ему думать, что он храбрее всех, — возразил молодой человек, устремив на Томаса Сеймура вызывающий взгляд.
Последний ответил на это холодной, пренебрежительной усмешкой и, пожимая плечами, сказал:
— О, я охотно позволяю вам, граф Сэррей, безопасно следовать за мною по тропинке, прочность которой я предварительно испытал, рискуя собственной жизнью. Вы видели, что я до сих пор не потерял еще ни головы, ни жизни в этом безумно смелом предприятии, и это придало вам мужества последовать моему примеру. Есть новое доказательство вашей рассудительной храбрости, почтеннейший граф Сэррей, и я должен похвалить вас за это.
Яркая краска ударила в благородное лицо графа, его глаза метали молнии, и, дрожа от гнева, он, положив свою руку на меч, начал:
— Похвала Томаса Сеймура, конечно…
— Молчать! — повелительно перебил его король. — Я не позволю, чтобы двое благороднейших кавалеров моего двора вздумали сделать днем раздора тот день, которому следовало быть великим общим праздником. Поэтому приказываю вам примириться. Подайте друг другу руки, и пусть ваше примирение будет искренним. Я, ваш король, повелеваю вам это.
Молодые люди обменялись взорами ненависти и едва сдерживаемого бешенства и высказали друг другу глазами те оскорбительные и вызывающие слова, которые не смели больше произнести их уста. Король приказал, и при всем своем могуществе и знатности они должны были повиноваться королю. Поэтому они беспрекословно подали друг другу руки и пробормотали несколько тихих, невнятных слов, которые, пожалуй, должны были выражать взаимное извинение, но остались непонятыми обоими.
— А теперь, ваше величество, — сказал после того граф Сэррей, — я осмеливаюсь повторить свою просьбу. Пощадите, государь, пощадите Марию Аскью!
— А вы, Томас Сеймур, — спросил король, — повторяете ли вы также вашу просьбу?
— Нет, я от нее отказываюсь. Граф Сэррей защищает Марию Аскью, следовательно, я отступаю назад, потому что она — несомненно преступница; вы, ваше величество, говорите это, значит, так оно и есть. Сеймуру не подобает защищать особу, провинившуюся против своего короля.
Это новое косвенное нападение на графа, казалось, произвело глубокое, но весьма различное впечатление на всех присутствующих. Одни лица побледнели, другие просияли злорадной улыбкой; тут плотно сжатые губы бормотали угрозы, там открывались уста, чтобы высказать вполголоса одобрение и согласие.
Чело короля омрачилось и нахмурилось: стрела, так искусно пущенная графом Сэрреем, попала в цель. Вечно подозрительный и недоверчивый, король пришел в тем сильнейшее беспокойство, что большая часть его кавалеров очевидно и явно принадлежала к сторонникам Генри Говарда, тогда как число приверженцев Сеймура оказывалось незначительным.
«Эти Говарды — опасные люди, я буду старательно следить за ними», — подумал Генрих VIII, и в первый раз его взор остановился с мрачной враждебностью на благородном лице Генри Говарда.
Между тем Томас Сеймур, желавший только уколоть своего давнишнего врага, тем самым решил судьбу несчастной Марии Аскью. Теперь стало почти невозможным заступиться за нее, а молить о пощаде этой женщины значило участвовать в ее преступлении. Томас Сеймур отступился от нее, потому что она сделала себя недостойной его защиты как государственная преступница, провинившаяся пред своим королем.
У кого хватило бы безумной храбрости брать ее теперь под свою защиту?
Генри Говард сделал это. Он повторил свою мольбу о пощаде Марии Аскью. Но лицо короля омрачалось все более и более, и придворные с ужасом видели приближение момента, когда его гнев сразит и уничтожит несчастного графа Сэррея.
В рядах придворных дам также виднелись побледневшие лица, и не одна пара прекрасных и лучезарных очей омрачилась слезою при виде этого храброго и красивого кавалера, рисковавшего жизнью за женщину.
— Он погиб! — прошептала Джейн Дуглас и, совершенно разбитая, уничтоженная, прислонилась на одно мгновение к стене. Но потом она выпрямилась и ее взор загорелся смелой решимостью. — Я попробую спасти ее,— сказала она про себя, твердо выступила из рядов дам и приблизилась к королю.
Одобрительный шепот пробежал среди присутствующих; все лица просияли, все взоры устремились с благосклонностью на леди Джейн. Всем было известно, что она — подруга королевы и последовательница нового учения; поэтому ее великодушное заступничество за графа Сэррея являлось весьма знаменательным и важным.
Леди Джейн склонила свою прекрасную, гордую голову пред королем и сказала ясным, серебристым голосом:
— Ваше величество! От имени всех женщин прошу у вас пощады Марии Аскью, потому что она — женщина! Граф Сэррей уже сделал это, потому что истинный кавалер всегда остается верен себе и неизменно обязан исполнять свой благородный, священный долг защиты беспомощных и погибающих. Истинный джентльмен не спрашивает, заслуживает ли женщина его защиты; он оказывает ей покровительство именно потому, что она — женщина и нуждается в его помощи. И если я от имени всех женщин благодарю графа за его заступничество за женщину, то присоединяю к его просьбе и мою, чтобы никто не имел права сказать, будто мы, женщины, всегда трусливы, лишены мужества и не осмеливаемся спешить на помощь человеку в беде. Итак, я прошу вас, ваше величество, о пощаде Марии Аскью.
Ознакомительная версия.
