Вчера этот безумец собрал толпу бандитов и авантюристов и во главе ее двинулся на Рим. К счастью, наши доблестные преторианцы сумели дать проходимцу достойный отпор. Мятежники были частью перебиты, частью захвачены в плен и понесут заслуженное наказание.
Возблагодарим же богов и нашего достойного цезаря Тиберия Клавдия за то, что они стояли и стоят на страже, оберегая покой своих подданных.
Секст Апулей закончил свою короткую речь и сел, весьма довольный собой. Раздалось несколько жидких хлопков. Но сенаторам было этого мало. Они жаждали услышать подробности. Однако желающих выступить пока не находилось.
Тиберий молча сидел на своем месте, как обычно, хмуря брови и глядя в пол.
Поднялся Квинт Гатерий.
— Достойные сенаторы, — сказал он. — Все мы радуемся, что удалось избежать очередной смуты, и благодарим цезаря за заботу о наших жизнях и имуществе. Но мы хотим знать, как могло дойти до того, что беглый раб сумел увлечь за собой несколько тысяч человек и войти в Рим. Мы хотим знать, что стало с ним самим. Если он мертв — надо осмотреть тело и дать официальное заключение, чтобы раз и навсегда пресечь пагубные для страны слухи о том, что это, якобы, был Агриппа Постум. А если этот человек жив — пусть предстанет перед нами и перед народом, чтобы каждый мог воочию убедиться в беспочвенности сплетен, распространяемых врагами цезаря.
Хитрый Гатерий намеренно поставил Тиберия в столь неловкое положение, и с интересом ждал, как же отреагирует цезарь. Ведь после таких слов он просто не мог не выступить — это выглядело бы подозрительно.
Недовольно кряхтя, Тиберий поднялся с места и поплелся на трибуну. Сенаторы молча следили за неуклюжей фигурой.
Поднявшись по ступенькам, цезарь оглядел зал и раздвинул свои тяжелые, медленные челюсти.
— Достойные сенаторы, — глухо произнес он. — Консул Секст Апулей сказал уже все, что следовало сказать. Могу лишь добавить, что у меня нет возможности предъявить вам зачинщика смуты ни живым, ни мертвым. Среди пленных его не оказалось, среди бежавших в Остию моряков — тоже. Вероятно, он погиб в ночном бою и вместе с телами остальных преступников был вывезен за город и похоронен.
Сенаторы загудели и начали перешептываться. Версия звучала весьма неправдоподобно. Ведь, казалось бы, Тиберий сам должен быть кровно заинтересован в том, чтобы пресечь слухи, и настоять на розыске самозванца. А тут выходило, что этим никто и не занимался. Странно, очень странно...
Тиберий замолчал. Молчали и сенаторы. Все понимали, что здесь что-то не так, но никто не осмеливался выступить. Избавившаяся от последних ограничений власть цезаря словно придавила их, не давая возможности подняться со скамьи.
Но тут встал сенатор Гней Сентий Сатурнин.
Несколько секунд он и Тиберий смотрели друг на друга; в глазах одного было презрение и неукротимая решимость, в глазах другого — страх и бессилие.
— Я хочу выступить, — негромко произнес Сатурнин.
Консул Апулей беспокойно заерзал на месте.
— У тебя есть какая-то дополнительная информация по поводу ночных событий, достойный сенатор? — спросил он.
— Нет, — ответил Сатурнин. — Об этих событиях мне, к сожалению, известно немного, хотя я и догадываюсь, что там действительно произошло. И я мог бы рассказать вам о том, чем были вызваны эти события, каковы их причины. Кто несет за них ответственность. Но сейчас я собираюсь выступить не для того, чтобы давать какие-либо пояснения достойному сенату. Нет, я хочу выдвинуть обвинение.
— Обвинение? — с удивлением переспросил консул. — Но в чем? И против кого?
— Обвинение в государственной измене, в убийстве и других преступлениях, — громко и отчетливо произнес сенатор. — Против цезаря Тиберия Клавдия и императрицы Ливии Августы.
Все замерли, словно громом пораженные. Тишина стояла несколько секунд, а потом по залу пробежало легкое движение. Сенаторы испуганно перешептывались, переводя взгляды с Тиберия на Сатурнина.
Цезарь словно окаменел; он опустил голову и не двигался с места.
"Ох, Гней, — прошептал Квинт Гатерий, — ты же погубишь себя. Сейчас уже поздно... "
Действительно, пока еще Агриппа стоял у городских стен, можно было позволять себе некоторые вольности, но сейчас, когда власть цезаря окрепла, лишь он один был хозяином жизни и смерти своих подданных. Он был волен делать все, что хотел.
Сатурнин прекрасно понимал это, но гордость и горечь поражения не позволяли ему молчать.
А Ливия, которая слушала все слова, звучавшие в курии — она сидела в углу за ширмой, как то нередко случалось при Августе, — лишь бессильно скрипела зубами и гневно сверкала глазами. Но, впрочем, у нее был еще один ход в запасе...
Повернувшись к слуге, который словно статуя стоял за спиной, императрица приказала немедленно позвать Сеяна.
А Сатурнин, тем временем, с достоинством направился к трибуне. Тиберий как побитая собака соскользнул со ступенек и отошел в сторону. Сенатор поднялся на возвышение, оглядел зал и заговорил, глядя прямо перед собой, четко произнося слова и высоко подняв голову. Его бледное лицо было спокойным и торжественным. День поражения он сейчас мог сделать днем своей победы. Пусть даже и последний.
Он говорил долго. Сенатор начал с того момента, когда Ливия вышла замуж за Августа и решила любой ценой дать верховную власть в стране своему сыну.
Он объяснил, почему умерли Марцелл, Гай, Луций и те, кто поддерживал их. Он говорил о мотивах, которыми руководствовалась Ливия, и о способах, которыми она достигала своей цели.
Сенаторы слушали, раскрыв рты; Тиберий съежился и поник; Ливия за ширмой в бессильной ярости скрипела зубами.
А Сатурнин все говорил. Его речь длилась больше часа, и ни разу никто его не прервал, настолько все — даже самые отъявленные прихлебатели императрицы — были ошеломлены услышанным.
— Таким образом, — закончил Сатурнин свое выступление, — я изложил вам здесь известные мне факты, касающиеся преступной деятельности цезаря Тиберия и его матери Ливии Августы. Теперь вы поняли, должны были понять и суть того, что происходило раньше, и того, что случилось вчера ночью.
К сожалению, у меня нет юридических доказательств, чтобы подтвердить мои слова, относившиеся к прежним преступлениям этих двоих. Но их последнее дело — дело Агриппы Постума — еще можно расследовать. Я уверен, что человек, который появился в Остии, был не рабом, а внуком Августа, и я уверен, что он еще жив и находится под стражей в надежном месте. И вы, достойные сенаторы, имеете право и даже обязаны потребовать от цезаря предъявить вам того человека и сделать собственные выводы.
