Звуки их рожков, трубивших наступление, и слышала Мариамна, стоя во дворе язычников в ожидании возмездия, которое она сама вызывала.
И среди этой храброй шайки два бойца особенно ознаменовали себя подвигами необычайной отваги. Один был старик Гирпин, который чувствовал себя совершенно в своей сфере посреди этой сумятицы и природная сила которого удвоена была еще сознанием того превосходства, какое имеет солдат перед бывшим гладиатором. Другой был новым лицом, которое никто не мог назвать по имени. Он был столько же замечателен по своим вьющимся волосам, прекрасным формам и золотым доспехам, сколько и по отваге, с какой искал опасности, и той неуязвимости, какая выпадает на долю всех действительно презирающих смерть.
Следя за золотым шлемом и длинными темными волосами этого богатыря, так умело прокладывавшего себе путь среди боя, не один гладиатор склонен был думать, что какое-нибудь покровительствующее божество его страны приняло человеческий вид, чтобы прийти на помощь римским войскам. Сам Тит спросил — хотя и не получил ответа, — кто был этот смелый воин, с белыми руками и сверкающей кольчугой, который так отважно повел гладиаторов на приступ.
Но старик Гирпин знал его, и во время боя на его лице, закрытом шлемом, скользила улыбка.
— Начальник отвязался от нее, — говорил он, довольный тем, что на его долю не выпали подобные неприятности. — Несмотря на ее красивое лицо и очаровательную улыбку, я бы предпочел держать в своей палатке спущенную с цепи тигрицу, чем эту красивую, непостоянную фурию, которой щит и копье столько же по душе, как челнок и прялка другим женщинам.
Строго говоря, Валерия не заслуживала большой похвалы за свою храбрость. Страх опасности не овладевал ею ни на минуту; боевое оживление, казалось, приносило временное облегчение ее разбитому и терзаемому упреками сердцу. Среди разгара сражения у нее не было времени останавливаться на тех мыслях, какие недавно делали ее безумной от горя, и сам физический труд, требуемый подобным делом, приносил с собой верное лекарство от нравственного страдания, хотя она и не сознавала его жестокости. Помимо того, безнаказанность, с какой она преодолевала одну опасность за другой, вселяла в нее полную уверенность в своей счастливой звезде и всецелое презрение к предстоящим случайностям. Она готова была вообразить, что одарена какими-то чарами, и между тем как во время битвы окружавшие ее падали один за другим, ей суждено было выполнить свое дело, не получив царапины, и вовремя достигнуть Эски, чтобы помешать его гибели, хотя бы минуту спустя ей нужно было умереть у его ног.
Первыми из осаждающих вступили во двор язычников Валерия в своих золоченых доспехах и Гирпин, размахивающий своей ужасной короткой саблей, какой он владел так мастерски. Они были очень недалеки друг от друга, но Валерия остановилась, чтобы оглядеться кругом, а гладиатор, продолжая путь, встретил своего старого товарища, которого тотчас же узнал. Однако его стремительность едва не оказалась для него роковой. Его сандалии давали ему слишком слабую устойчивость на гладких плитах. Нога его поскользнулась, и он тяжело упал навзничь. «Habet!» — по привычке воскликнул Гиппий, показавшийся в нескольких шагах позади него. Но он тотчас же подбежал защитить упавшего товарища и вдруг очутился в борьбе с двумя десятками иудейских солдат, которые, как рой пчел, вернулись назад с целью броситься на упавшего гладиатора. Гирпин умело закрылся щитом и отважно защищался саблей. Не один роковой удар нанес он противникам, безрассудно считавшим его побежденным только потому, что он упал. По мере появления другие гладиаторы вступали в схватку с группами иудеев во главе с Элеазаром, сделавших отчаянную вылазку из храма, где они столпились. Началась ужасная рукопашная битва, продолжавшаяся несколько минут, около Гирпина, в центре двора. Когда он наконец поднялся, он дал почувствовать свою мощную руку, и иудеи, все еще стойко сопротивляясь, вынуждены были снова отступить перед возрастающим числом нападающих.
Тем временем Валерия, бежавшая через двор к тому месту, где она увидела хорошо знакомую фигуру человека, старавшегося вырваться из уз, встретила на пути Элеазара. Боясь, как бы он не воспрепятствовал ей, она занесла над ним яростный удар. Грозный иудей, у которого было слишком много дела в эту минуту и который торопливо бежал в самый разгар битвы, удовольствовался тем, что отразил удар своим дротиком и направил свое оружие в миновавшего его врага. Беспощадное оружие слишком хорошо исполнило свою миссию. Широкое, наточенное острие пробило отверстие золотой кольчуги и вонзилось в белый, нежный бок, нанося смертельную рану воительнице, стремившейся выполнить свою роковую задачу. Сломав древко дротика руками и далеко от себя отбросив обломки с презрительной усмешкой, Валерия нашла довольно силы перейти двор, не ослабев от скорой ходьбы. По ее гордому виду нельзя было узнать, что она ранена, до тех пор, пока она не подошла к Эске. Кроткая благодарная улыбка, два удара острой стали — и он был свободен! Но, когда перерезанные веревки упали с его рук и он был полон радости, чувствуя себя освобожденным, его освободительница, отбросив саблю и щит, схватила одну его руку своими руками и, конвульсивно прижав ее к своей груди, обессиленная, рухнула на плиты к его ногам.
Мариамна отвела глаза от бесчувственного тела Калхаса и с горечью посмотрела на прекрасное даже в эту минуту лицо Валерии, когда оно побледнело от изнеможения и было искажено агонией. Кротко и нежно она сняла золоченый шлем с ее головы; кротко и нежно пригладила ее роскошные темные волосы и стерла холодный пот приближающейся смерти. Сострадание, благодарность, пламенное желание утешить и облегчить раненую не оставляли в сердце Мариамны места какому-либо недостойному чувству. Собственной жизнью заплатила Валерия за исполнение своего обещания. Этой ужасной ценой она приобрела право на того человека, которого они обе так страстно любили, и иудеянка могла думать только о том, как ей отплатить этой римской матроне, могла заботиться только об уходе за ней, облегчении, удовлетворении ее нужд и поддержке в тот ужасный момент, какой, видимо, быстро надвигался. Лицо умирающей было обращено к ней с нежной и печальной улыбкой, но, когда Мариамна положила свою руку на острие дротика своего отца, все еще сидевшее в ране, Валерия остановила ее движение.
— Еще рано! — прошептала она с усилием, придавшим твердость ее голосу и преодолевшим смертельную агонию. — Не нужно, потому что я слишком хорошо знаю, что ранена насмерть. Пока сталь в моей ране, она не даст жизни отлететь вместе с кровью. Если я выну ее, останется только посыпать мне на голову горсть земли и положить на язык обол покойника. Я хочу пожить еще несколько мгновений, чтобы только посмотреть на твое милое лицо, Эска! Поднимите меня оба. Мне нужно кое-что сказать, и потом все будет кончено!
