Я хотя и не устал, но, видя, что Джаксон сам утомлен, не возражал, и мы оба легли спать. Когда я читал библию, меня очень смущали цифры; я совсем не понимал, что они значат, т. е. не мог себе представить то количество, которое они выражали. Что значило, например, шестьдесят или семьдесят? Я спросил у Джаксона объяснения по этому поводу.
— Когда-нибудь я объясню тебе, — ответил он, — но так как я слеп, мне нужно иметь что-нибудь в руках, чтобы научить тебя считать.
Вспомнив, что я видел множество маленьких раковин на утесах, близ той лужицы, где мы купались, я набрал их, сколько мог, и принес их Джаксону. С помощью их он научил меня считать до тысячи, а затем приступил к сложению и вычитанию, которые дали мне некоторое понятие и об умножении, и делении. Это занятие было для меня новым источником наслаждения и забавляло меня в течение трех недель. Когда же мне показалось, что Джаксон научил меня всему, чему мог при его слепоте, я бросил раковины и начал мечтать о чем-нибудь новом. Я вспомнил, что никогда не заглядывал в книгу, которая все еще лежала на полке, и спросил у Джаксона, отчего он мне ее никогда не показывал.
— Возьми ее, — ответил он, — ты о ней не спрашивал, а я про нее забыл.
— Но раньше я несколько раз просил вас об этом и вы настойчиво требовали, чтобы я не открывал ее. Отчего?
— Я тебя тогда не любил и думал, что тебе доставит удовольствие разглядывать ее. Вот и вся причина. Она принадлежала тому бедняге, который утонул!
Я взял книгу — это была Естественная История Мавора, насколько я помню. Во всяком случае это была история животных и птиц с картинками и объяснениями. Удивление и восторг мои были неописуемы. Я никогда в жизни не видел картинок, не знал о существовании таковых. Я поворачивал страницу за страницей в состоянии какого-то опьянения, едва успевая разглядеть их.
Несколько часов подряд я переворачивал листы, не останавливаясь ни на одном из зверей в особенности, но, наконец, немного пришел в себя и начал рассматривать льва. Какой неистощимый источник удовольствия лежал передо мной! Я забросал Джаксона вопросами. Ему пришлось рассказать мне все, что он знал про страны, где водятся эти животные, и описать мне их нравы. Ландшафты, на которых изображены звери, рождали в голове моей новые мысли и впечатления. На одном из них была изображена пальма; я описал ее Джаксону и попросил его рассказать мне про нее. Было уже совсем темно, когда я лег спать, положив свое вновь приобретенное сокровище рядом с собой. Я читал про льва в Св. Писании и теперь все это вспомнил; вспомнил также и о медведе, который съел детей, смеявшихся над пророком Елисеем, и решил, что на следующий день начну чтение с описания медведя.
Книга эта занимала меня в течение двух месяцев; я даже забросил на время Евангелие и молитвенник. Иногда мне казалось невероятным все, что я читал в этой книге, но когда я дошел до описания птиц, посещавших наш остров, то нашел его настолько точным, что более уже ни в чем не сомневался.
Больше всего занимали меня две картинки. Одна из них изображала кур и павлина; на заднем плане ее красовался коттедж, несколько человеческих фигур и пейзаж, представлявший деревенскую жизнь в Англии — моей родине. На другой нарисован был великолепный дом и чудный экипаж, запряженный четверней. Книга эта сделалась моим сокровищем; я прочел ее бесконечное число раз и почти выучил наизусть. За все это время я ни разу не просил Джаксона продолжать свой рассказ, но теперь, когда любознательность моя была до некоторой степени удовлетворена, снова обратился к нему. Он, как всегда, очень неохотно согласился, но я настаивал, — и ему пришлось уступить.
— Итак, — сказал он, — нас осталось только четверо, не считая твоей матери. Здоровье подшкипера было в очень плохом состоянии. Бедняга страшно тосковал. У него осталась в Англии молодая жена, и он, по-видимому, ужасно боялся, что она выйдет замуж, не дождавшись его возвращения. Тоска его кончилась полным истощением, которое через несколько месяцев свело его в могилу. Он умер очень тихо и отдал мне свои запонки и часы с просьбой передать их жене, если мне когда-нибудь удастся вернуться в Англию. Вряд ли она получит их когда-либо!
— Где они? — спросил я Джаксона, вспомнив, как он поднимал доску под своей постелью.
— Они в сохранности, и когда нужно будет, я покажу тебе, где их найти!
Ответ этот вполне удовлетворил меня, и я просил Джаксона продолжать рассказ.
— Мы похоронили товарища под утесом, рядом с двумя остальными. Теперь нас оставалось трое. Три месяца спустя родился ты. Отец твой и мать были очень счастливы рождением сына; они уже были женаты пять лет и до сих пор не имели детей. Я должен заметить, что смерть наших товарищей очень сблизила оставшихся.
Твои родители и капитан стали обращаться со мной гораздо ласковее; я отвечал тем же, насколько позволяли мои чувства, но все же не мог вполне преодолеть моей нелюбви к твоему отцу.
Прошло еще шесть месяцев; ты рос и быстро развивался, когда несчастная случайность… — Джаксон замолчал и закрыл лицо руками.
— Продолжайте, — сказал я, — я знаю, что так или иначе все умерли!
— Правда. Отец твой в один прекрасный день исчез. Он отправился на утес удить рыбу, и когда меня послали звать его к обеду, я нигде не мог его найти. По всем вероятиям, ему попалась крупная рыба, с которой он не мог справиться, и он упал в воду, где его схватили акулы. Это было ужасно! — прибавил Джаксон, снова закрыв лицо руками.
— Я полагаю, что всякий разумный человек выпустил бы удочку из рук, вместо того, чтобы дать стянуть себя в воду. Объяснение это кажется мне весьма странным!
— Быть может он и поскользнулся, — ответил Джаксон, — кто знает? Мы могли только делать предположения. Мы искали везде, но безуспешно, и поиски наши кончились другой катастрофой, а именно гибелью самого капитана. Говорят, несчастье никогда не приходит одно — в данном случае пословица вполне оправдалась!
— Как же он умер? — серьезно спросил я Джаксона. Я начинал сильно сомневаться в правдивости его слов.
— Он был со мной в овраге и упал с высокого утеса. Он так расшибся, что умер через полчаса!
— Что же вы сделали?
— Что же мне было делать? Мне оставалось только пойти к твоей матери и сообщить ей о случившемся. Она уже и так наполовину обезумела от горя — смерть твоего отца сильно потрясла ее, — теперь же пришла в полное отчаяние. Капитан был ее другом, а меня она терпеть не могла.
— Продолжайте, пожалуйста, — сказал я.
— Я делал все возможное, чтобы облегчить участь твоей матери. Нас оставалось только трое — она, я да ты. Тебе было уже около трех лет. Твоя мать и прежде ненавидела меня, теперь же ненависть ее увеличивалась с каждым днем. Она не могла забыть смерти твоего отца, к которому была глубоко привязана, страшно тосковала и через шесть месяцев умерла. На острове остались ты да я. Теперь ты знаешь все — и, пожалуйста, не расспрашивай меня больше об этом!
