— Я полагаю, что всякий разумный человек выпустил бы удочку из рук, вместо того, чтобы дать стянуть себя в воду. Объяснение это кажется мне весьма странным!
— Быть может он и поскользнулся, — ответил Джаксон, — кто знает? Мы могли только делать предположения. Мы искали везде, но безуспешно, и поиски наши кончились другой катастрофой, а именно гибелью самого капитана. Говорят, несчастье никогда не приходит одно — в данном случае пословица вполне оправдалась!
— Как же он умер? — серьезно спросил я Джаксона. Я начинал сильно сомневаться в правдивости его слов.
— Он был со мной в овраге и упал с высокого утеса. Он так расшибся, что умер через полчаса!
— Что же вы сделали?
— Что же мне было делать? Мне оставалось только пойти к твоей матери и сообщить ей о случившемся. Она уже и так наполовину обезумела от горя — смерть твоего отца сильно потрясла ее, — теперь же пришла в полное отчаяние. Капитан был ее другом, а меня она терпеть не могла.
— Продолжайте, пожалуйста, — сказал я.
— Я делал все возможное, чтобы облегчить участь твоей матери. Нас оставалось только трое — она, я да ты. Тебе было уже около трех лет. Твоя мать и прежде ненавидела меня, теперь же ненависть ее увеличивалась с каждым днем. Она не могла забыть смерти твоего отца, к которому была глубоко привязана, страшно тосковала и через шесть месяцев умерла. На острове остались ты да я. Теперь ты знаешь все — и, пожалуйста, не расспрашивай меня больше об этом!
Джаксон откинулся на постель и умолк. Я тоже молчал, размышляя о всем, что он мне рассказал. Подозрения мои насчет его правдивости все увеличивались. Мне не нравилась та поспешность, с какой он закончил свой рассказ. Последнее время я положительно начинал чувствовать влечение к Джаксону и относился к нему все более и более доброжелательно, но теперь в душу мою вкралось сомнение, и прежнее чувство неприязни вновь проснулось во мне. Выспавшись, однако, за ночь, я пришел к заключению, что сужу его слишком строго, и так как ссориться с ним было бы глупо, то наши отношения остались по-прежнему дружелюбными, тем более, что сам он становился все сердечнее и добрее ко мне. Однажды я читал ему описание обезьяны, в котором было сказано между прочим, что это животное любит спиртные напитки и часто напивается допьяна. При этом я почему-то вспомнил, что не сообщил еще Джаксону о бочонке, прибитом к берегу вместе с ящиком. Джаксон очень заинтересовался им и объяснил мне, как пробуравить в нем дырку и затем заткнуть ее колышком. Любопытство мое было возбуждено, и я немедленно отправился к тому месту, где лежал бочонок. По совету Джаксона, я захватил с собой ковшик. Пробуравив две дырочки, я увидел, что жидкость, вытекавшая из отверстия, была коричневого цвета и с очень сильным запахом, который так ударил мне в голову, что я пошатывался, возвращаясь к хижине. Я сел на камень отдохнуть и попробовал жидкость. Мне показалось, что я проглотил огонь. «Неужели это то, что Джаксон называет водкой? — подумал я. — Кто же в состоянии это выпить?» Я проглотил не более столовой ложки, но так как надышался винными парами, нацеживая жидкость из бочонка, то голова моя сильно кружилась. Я лег на утес, закрыл глаза и заснул. Когда я проснулся, солнце близилось к закату. Голова у меня сильно болела. Сначала я не мог сообразить, где я нахожусь, но, увидя ковшик с жидкостью рядом со мной, вспомнил все, что произошло; тогда я встал и поспешил домой. Подходя к хижине, я услышал голос Джаксона.
— Это ты, Франк?
— Я!
— Что тебя задержало так долго? Как ты напугал меня. Прости, Господи: я уже думал, что случилось несчастье, и что мне придется умереть с голоду!
— Почему вы это думали?
— Ты мог как-нибудь погибнуть, и тогда мне, конечно, пришлось бы умереть. Мысль остаться здесь одному была ужасна!
Мне пришло в голову, что все его волнение касалось лично его. Он ни разу не упомянул о том, что пожалел бы меня, если бы со мной случилось несчастье. Но я ничего не сказал и просто сообщил ему о случившемся, прибавив при этом, что то, что содержит в себе бочонок, очевидно, негодно для питья.
— Ты принес мне немного этой жидкости? — резко спросил Джаксон.
— Вот! — сказал я и подал ему ковш.
Он понюхал жидкость, поднес ее к губам, отпил почти стакан и перевел дух.
— Какая прелесть! — сказал он. — Это чудный, старый ром, ничего вкуснее мне не приходилось пить! Какой величины бочонок?
Я описал его, как сумел.
— Этого хватит надолго! — сказал он.
— Неужели вы в состоянии пить эту гадость? — спросил я.
— Конечно, но это полезно только для взрослых; для детей это смерть. Обещай, что никогда не выпьешь ни капли!
— Вам нечего бояться, — ответил я, — я выпил глоток и обжег себе рот!
— Вот это хорошо! — сказал Джаксон, хлебнув еще раз. — Ты не дорос еще до этого. Теперь я пойду спать — пора. Неси за мной ковш и поставь около меня — да смотри не пролей!
Он дополз до своей постели. Я поставил около него ковш и сам лег на свое место, хотя мне и не хотелось спать.
Сначала Джаксон лежал довольно тихо, но я слышал, как он от времени до времени брался за ковш и отпивал глоток жидкости.
Вдруг он запел какую-то матросскую песню. Я очень удивился, но мне она понравилась. Я в первый раз услышал мелодию. У него был хороший голос и верный слух. Когда он умолк, я попросил его продолжать.
— Ага! — весело сказал он. — Ты любишь песни, мальчуган! Хорошо, я тебе их много спою; уже давно я не пел; а когда-то этим славился! Теперь я опять могу петь: есть чем повеселить душу!
Меня очень удивило его веселое настроение, но, вспомнив все, что он рассказывал мне о своей слабости к вину, я решил, что эта веселость и была причиной его любви к пьянству, и в душе стал относиться к нему более снисходительно. Как бы то ни было, песни его мне нравились. Он пел их одну за другою в течение трех или четырех часов, но голос его становился все более хриплым, и, наконец, он замолк и вскоре громко захрапел. Я долго еще не мог заснуть, но, наконец, тоже забылся. Проснувшись на другое утро, я увидел, что он все еще спит. Я позавтракал один, пошел на утесы и сел, устремив взоры на горизонт. Через час я вернулся. Джаксон все еще храпел. Я решился разбудить его. Сначала мне это не удавалось, но, наконец, он открыл глаза и сказал:
— Моя вахта! Уже?
— Вставайте! — сказал я. — Пора!
Он молчал, точно не узнавая моего голоса.
— Я ничего не вижу, отчего это? — спросил он, наконец.
— Как отчего? Точно вы не знаете, что вы сделали, Джаксон! — отвечал я ему удивленный.
— Да, да, теперь припоминаю. Есть ли там еще что-нибудь в ковше?
