— Как я мог подумать, что такой хилый сорняк может представлять для меня какую-то угрозу, а?
— Не думаю, что он таков, — тихо ответил секретарь.
Король на мгновение задумался.
— Ты говорил, что один из двоих людей Шардлейка мертв.
— К настоящему моменту — да, — совершенно бесстрастным тоном ответил Уильям.
— А второй, которого привезли сюда с ним?
— Это почти что мальчишка. — Государственный секретарь позволил себе улыбку. — Высокий рыжий юноша, как в молодости были вы, Ваше Величество, хотя, я полагаю, далеко не такой красивый.
Генрих улыбнулся лести, и я понял, что Пэджет, непонятно почему, пытается смягчить королевский гнев. Последовало молчание: король задумался, но потом покачал головой:
— Этот человек подстрекнул королеву утаить от меня правду. Это измена. — Он снова взглянул на меня, и его маленькие голубые глазки, скрытые в морщинах, смотрели жестко и безжалостно. — И я избавлюсь от него, от этой досадной заразы.
Я склонил голову. Мне стало холодно, мое колотящееся сердце забилось медленнее. Измена, подумал я. Меня потянут в Тайберн за хвостом лошади, повесят, а потом, когда я умру, веревку перережут, и палач выпотрошит мои внутренности. И я буду голый, совершенно голый, почему-то подумал я. А потом наконец мне отрубят голову. «Смогу ли я встретить это, смогу ли держаться достойно, как некоторые?» — спросил я себя. Я сомневался в этом. А когда умру, попаду ли я в ад? Буду ли гореть там за недостаток веры, как считает Филип Коулсвин? Я стоял неподвижно в кабинете короля, и передо мной снова встал образ брошенного в мусорную кучу Барака.
Пэджет рядом со мной глубоко вздохнул и медленно проговорил:
— Ваше Величество, публичный суд за измену может вынести на публику недавние проблемы, касающиеся королевы. А также смерть тех анабаптистов. Нам не нужна огласка. Не сейчас.
— Он может быть осужден парламентом, согласно Акту о лишении прав состояния, — заявил король.
— Это приведет к еще большей огласке.
Генрих махнул рукой, как будто это был пустяк, но по выражению его лица я видел, что на самом деле он так не считает. Пэджет снова глубоко вздохнул, прежде чем довести свою точку зрения до конца.
— Даже если Шардлейка тихо убрать, это станет известно, и некоторые могут увидеть в этом ход против протестантской стороны. Новый политический баланс все еще очень хрупок. Нам не нужно без необходимости нарушать его.
Уильям замолк, а Генрих сердито уставился на него. Я представил, как за последние тридцать семь лет король неоднократно разыгрывал эту сцену со встревоженными главными советниками: королевская ярость, требование беспощадных мер, советники пытаются предупредить его о возможных нежелательных последствиях…
Правитель сел и задумался. Наконец он хмыкнул — странный звук, напоминавший визг поросенка, полный недовольства, — и свирепо посмотрел на меня.
— Но, конечно же, мы можем убить его по-тихому.
— Поверьте, Ваше Величество, у меня нет ни малейшей симпатии к этому человеку. И все же я думаю, это был бы не мудрый ход. В частности, Парры будут обеспокоены его исчезновением, — продолжил настаивать на своем секретарь.
Король вздохнул:
— Ну, так дай мне правильный совет, Пэджет, у тебя всегда они есть. Хотя мне может быть неприятно его услышать.
— Благодарю вас, Ваше Величество.
Генрих бросил на Уильяма язвительный взгляд.
— Ты же знаешь, с какой стороны намазан маслом твой хлеб, а? Всегда выполнять мою волю, никогда не идти своим путем, как Уолси и Кромвель?
Пэджет низко поклонился:
— Я служу только во исполнение политики, избранной Вашим Величеством.
— И все же я избавился бы от этого человека. — Король уставился на меня немигающим, как у змеи, взглядом. Я знал, что моя жизнь и жизнь Николаса висит на волоске. Казалось, прошла вечность, прежде чем правитель заговорил снова: — Пэджет прав. Ты — сержант, и известно, что ты работал на королеву. Твое исчезновение вызвало бы переполох. — Он глубоко вздохнул. — Я отпущу тебя, мастер Шардлейк, тебя и твоего мальчишку. Только из политических соображений. Но учти. — Генрих подался вперед и снова возвысил голос: — Ты никогда, никогда не приблизишься к королеве, не появишься вблизи какого-либо из королевских дворцов и не будешь делать ничего, что могло бы — хотя бы могло — дать мне тебя заметить. Ты понял? Я не хочу слышать о тебе, а еще меньше снова тебя видеть. А если увижу, то уже не твою согнутую спину, а только — только — твою голову! — Последние слова сопровождались стуком по подлокотнику кресла. Король откинулся назад, тяжело дыша. — А теперь, Пэджет, убери его отсюда. И пришли сюда Уилла Соммерса. Мне нужно отвлечься.
Мастер секретарь поклонился и, сделав мне знак, попятился к двери: было запрещено поворачиваться к королю спиной. Я попятился следом, страшась услышать, что Его Величество позовет меня назад. Уильям постучал в дверь, ее открыл снаружи стражник, и мы благополучно попятились через нее. За дверью вместе со стражником стоял Соммерс, на плече которого по-прежнему сидела обезьянка. Пэджет кивнул в сторону двери, и шут со стражником, который раньше был с королем, проскользнули внутрь. Звук захлопнувшейся двери вызвал у меня непомерный наплыв облегчения.
Государственный секретарь повел меня обратно по коридору. Тут я снова ощутил, как пол качается и уходит у меня из-под ног, и мне пришлось, тяжело дыша, прислониться к стене. Пэджет бесстрастно взглянул на меня.
— Похоже, вы едва спаслись, — сказал он без всяких эмоций. — Вам повезло, мастер Шардлейк.
Я немного пришел в себя.
— А он не позовет… не может позвать меня обратно?
— Нет. Он уже решил. Вы говорили очень хорошо, каждое слово было обдумано, — неохотно добавил Уильям и наклонил голову. — Вы действительно уговорили королеву позволить вам разыскать книгу?
Я не ответил, и Пэджет с едва заметной улыбкой сказал:
— Что ж, теперь это не имеет значения.
Вопреки себе я посмотрел на него с благодарностью. Учитывая все происшедшее, казалось странным парадоксом, что под конец меня спас этот человек. Однако без его вмешательства я бы, несомненно, уже был на пути в Тауэр, вместе с Николасом — он бы стал не первой невинной жертвой в сетях короля. Я глубоко вздохнул.
— Неужели король ради этого проделал путь из Хэмптон-Корта в Уайтхолл?
Уильям тихо насмешливо хмыкнул:
— Вы льстите себе, адвокат. Нет, завтра они с адмиралом д’Аннебо собираются на охоту в Сент-Джеймский парк. Король приехал сюда, чтобы провести вечер в покое. Он устал, ему пришлось сегодня много вынести, и теперь нужно было хоть немного побыть одному. — Пэджет посмотрел в окно на дорогу к Уайтхоллу, пустынную в этот час. — Его кабинет всегда готов для него. Здесь он может отдыхать, работать и следить из окна за делами королевства. Это нелегко, быть королем, — добавил он тихо.
Я не посмел ответить, и государственный секретарь продолжил странным бесстрастным тоном:
— Думаю, вы знаете, что поиски «Стенания» в последние несколько недель спасли королеву.
Я уставился на него:
— Вот как?
Уильям погладил свою длинную раздвоенную бороду.
— Да. Когда я впервые принес ему эту книгу, Бертано еще не прибыл. Король действительно не нашел в «Стенании» никакой ереси — местами оно написано на грани, но, как он сказал, там нет отрицания мессы. Однако королева скрыла от него существование рукописи, и это серьезно его мучило.
— Неверность, — пробормотал я.
— Именно так. Тогда королева могла попасть в беду. Несколько дней он обдумывал, не арестовать ли ее. Но его внимание привлекла ваша охота за «Стенанием» и охота Рича за записями Анны Эскью, и он велел мне пустить дело на самотек, хотя, конечно, те анабаптисты должны были умереть.
— Кёрди был вашим шпионом.
— Да. И когда до меня дошли обвинения той женщины, Слэннинг, я решил, что вас надо вызвать на Тайный совет, чтобы самому посмотреть, не можете ли вы и в самом деле случайно оказаться еретиком.
