— Ребенок вспоминает о невыразимом. Экстаз дается Богом только ему, невинному созданию. Но как быстро наши мечты разлетаются в пыль и прах… Я часто находил тому подтверждение в обществе юного Клода де Ломенье-Шамбор, который на несколько лет меня моложе. Но позже наши пути разошлись.
— Они повредили мне что-то здесь, — говорил он, указывая на свой бок.
Она решила, что речь идет об ирокезах, но он имел в виду иезуитов.
— Они повредили, сломали, разбили что-то, из-за чего полная жизни ветвь превратилась в сухой обломок, не способный к весеннему возрождению… Дитя природы — вот кто я был… Женщины легче переносят такие влияния. Они проще принимают свет и тень, гармонию и хаос. Даже тогда, когда я прибыл в Америку, чтобы присоединиться к моему другу Ломенье-Шамбор, я еще питал некоторые иллюзии. Америка! Я так надеюсь, что хоть здесь найду царство света!
Но и в Америке меня ждало разочарование. В этом языческом краю царство Христа, райское пламя, тускнело и гасло.
И когда я узнал, что вельможа, который не зависел ни от английского, ни от французского короля, утвердился здесь, я стал бить тревогу.
Я навел справки о нем. Это был один из флибустьеров из Карибского моря. Но не это было самым страшным. Я чувствовал, что от него исходит угроза моей жизни, моему спасению.
— Уверяю вас, что мой супруг, обосновавшись в Америке, не имел ни малейшего представления о вас. Напротив, он даже хотел встретиться с миссионером или еще каким-нибудь обитателем этого края, французом, англичанином, шотландцем, чтобы стать его союзником. Что касается меня, то в то время меня вообще не было во Французской бухте.
— По правде говоря, меня насторожило не только его появление, сколько мое собственное предчувствие, что все только начинается…
В этот день они больше не разговаривали на эту тему. Когда он притворялся, что не помнит чего-либо или путает факты, она понимала, что данная тема причиняет ему боль, что он может потерять сознание от болезненных воспоминаний. И тогда она просила его успокоиться и переводила разговор на какие-нибудь другие события.
Но им казалось, что вся жизнь — это болезненная тема.
56
— Но, однако, я добился того, что плотины не были прорваны, — заявил он внезапно. Затем последовал довольно длительный момент молчания, словно он потерял нить своей мысли или заснул. Он продолжал сдавленным голосом, монотонным, который иногда дрожал. — Впервые, когда прорвало плотины… это было одним осенним днем… я шагал по лесу. В то же время Ломенье должен был захватить Катарунк.
Он и я, мы действовали в согласии в войне против опасного для нас завоевателя.
Мы действовали не под началом Фронтенака, но это было далеко не в первый раз. Я торопил его начать кампанию, чтобы прибыть до «них», тех, кто ехал с юга с караваном… Клод должен был предать форт огню и затем подстроить засаду. Со своей стороны я должен был присоединиться ко второму военному контингенту, прибывшему из Трех Рек и Виль-Мари, а также из Ришелье. Гуроны и альгонкины во главе с лучшими из канадских военачальников, которые уже сопровождали меняв борьбе с еретиками из Новой Англии: де Л'Обиньер, Модрей, Пон-Бриан.
Я шел им навстречу, уверенный что подготовил все для уничтожения неугодных. Но шел я словно в кошмарном сне. Ибо мне доложили: «они» идут с лошадьми.
Я не знаю, почему, но эта деталь запала мне в голову. Я чувствовал, что эти люди, пришедшие сюда с лошадьми, со своими женами и детьми, не так-то легко дадут себя победить.
Предчувствия поколебали мою уверенность в том, что я хорошо подготовился к борьбе, несмотря на всю заботу, которую мы проявили, чтобы предусмотреть малейшие неудачи, я знал, что наша затея бесполезна.
Я словно раздвоился. Я двигался вместе с «ними» и их лошадьми, совершая беспримерный подвиг, и с Ломенье и его людьми, которые поджидали противника.
Лес горел. Я хочу сказать, что он горел перед моим мысленным взором. Красное и золотое — цвета осенней листвы — окружали меня словно огненным сиянием, а жар осеннего дня добавлял к моему ощущению дополнительные ассоциации пламени. Моя тревога возросла до такой степени, что, добравшись до озера, я остановился, потому что дыхание мое прерывалось.
…И тут-то я ее и увидел. Ее, «обнаженную женщину, выходящую из вод».
«Ну, вот», — подумала Анжелика.
Он замолчал.
Она не старалась прервать молчание… Она трусила. Ведь она так часто объясняла эту ситуацию, так часто защищала себя… Ведь любому позволительно в жаркий день искупаться в теплом озере, одном из тысячи озер, в непроходимой чаще, где в округе тысячи миль она не рисковала встретить ни единой живой души.
И вот за этим и последовала целая цепь событий, драм и сложностей, даже войн, которые рано или поздно случились бы.
Воля к тому, чтобы довести дело до желаемого результата и подсказало ему такую плоскую трактовку, он воспользовался ей, чтобы взволновать умы.
— Только не говорите мне, что решили, что сбывается видение матушки Мадлен о Демоне из Акадии! Как никто другой вы не могли ошибиться!
— Это правда, — признал он приглушенным голосом. — Я никогда не сомневался, что вы — не Демон из Акадии. Напротив, я скрыл это. Я решил спрятаться в тени обманов, но не потому, что я верил в них, я действовал, как животное, которое маскируется, когда чувствует опасность. У меня не было другого выхода после того, что произошло.
Он застонал. Его грудь вздымалась. Она налила ему теплого питья. Затем, вернувшись к его изголовью, она подложили руку под его плечи и поддержала его, пока он пил.
— Теперь говорите, если хотите. Что вы хотели скрыть?
— То, что со мной произошло.
— Да что еще?
— Знаю ли я?.. Пробуждение незнакомых страстей? Вам не понять. Когда-нибудь я вам расскажу… Как вам объяснить природу моих чувств? Это требовало, чтобы я бросил все, как тот юноша из Евангелия, чтобы я явился к вам — чужак, обещавший вас уничтожить, и признался: я принадлежу к вашему лагерю.
Хуже того, действуя таким образом, я вовлекался в дела страсти, которая могла бы разрушить меня и убить, ибо именно так я всегда рассматривал любовь.
Сколько похожих признаний я слышал во времена исповедей, сколько похожих симптомов, которым невозможно сопротивляться, которых невозможно избежать или победить, я видел!
Я был поражен ударом молнии. И это слабо сказано. Я остался один. Один в чужом мире, наполненном врагами. Любовь!.. Я познал любовь.
— Стоило ли из этого делать такую драму?
— Да! Потому что это опрокидывало всю мою жизнь и служило приговором. Ибо я оказался один, обнаженный, лишенный даже моей веры, и теперь мне некому было принести жертву. Следовало ли повиноваться этому озарению?
Я не смог. Это требовало слишком многого. Я решил продолжать мой путь в избранном направлении. Но, начиная с этого дня, все было разрушено. И началось мое длительное падение ко дну.
И я стал бороться против вас и ваших союзников. Я отправил посланцев, чтобы они раздобыли в Париже материалы дела по колдовству, в котором обвиняли вашего мужа. Но ваша победа в Квебеке произошла быстрее, и я ничуть этому не удивился. Я с самого начала был побежден. Когда вы выехали в Квебек, Мобег сослал меня.
Он прервался, затем продолжил с внезапным гневом.
— Без его вмешательства я завладел бы городом и победил бы вас.
Потом он сменил тон:
— Мобег, мой начальник, сослал меня. И не без того, чтобы выбранить меня. Однако, все, что он сказал мне, я знал заранее. Я узнал это тогда, на берегу озера.
Мои обеты послушания принуждали меня удалиться… И я оказался один, вдали от друзей.
Я потерял все силы.
Я чувствовал, что в глубине души я боюсь, меня охватила слабость, страх, что я лишен своего могущества.
Он рассказал о месяцах, проведенных возле озера Фронтенак, Онтарио и Гурон. Точка пересечения путей миссионеров находилась в форте Сен-Мари, между озерами Гурон и Трейси.
