Ознакомительная версия.
Каждый день вместе с Ираной, ее няней и Эрис они уплывали на западную сторону бухты, защищенную длинным мысом, вползавшим в море, будто хребет дракона. Купались до изнеможения, лазали на скалы, жевали любимые в детстве сладкие коричневые рожки и обстреливали друг друга их твердыми, с металлическим отливом зернами. У друзей Таис оказалась целая стайка девчонок от восьми до двенадцати — свои дочери и племянницы, дети слуг и рабов. По стародавним обычаям они все играли вместе: бешено носились в пятнашки, плели венки и плясали неистовые танцы, опоясанные гирляндами, под знойным солнцем или, совсем нагими, под яркой луной; ныряли, пытаясь найти уголок с уцелевшими от ловцов кустиками кроваво-красного коралла. Или в ночи полнолуния соревновались, кто дальше заплывет по лунной серебряной дорожке с чашей в руке, чтобы совершить возлияние Тетис, Посейдону и Гекате.
Таис и Эрис принимали участие в этих забавах, будто тринадцатилетние — таинственный возраст, когда в телах девочек наступало равновесие в развитии всех сторон и Гея-Земля пробуждала силы ясновидения и бессознательного понимания судьбы, когда крепнут связи с Великой Матерью, Артемис и Афродитой.
Иногда Таис и Эрис брали небольших, но крепких лошадок кипрской породы, хорошо лазавших по горам. После гибели Боанергоса афинянка больше не хотела приобретать собственного коня. Или, как некогда в Экбатане с Гесионой, поднимались пешком в горы по крутым тропам, выбирали сильно выступающую скалу, нависшую в воздухе на страшной высоте, и располагались на ней.
Эрис высота опьяняла. Сверкая глазами, запрокидывая голову, черная жрица пела странные песни на неизвестном ей самой языке, выученные в раннем детстве в храме, а может быть, еще раньше на забытой теперь родине. Без конца и начала тянулась печальная мелодия, и вдруг вспыхивали созвучия слов, полные страсти и гнева, и возносились в ясное небо, как вопль о справедливости. Ноздри у Эрис раздувались, сверкали зубы, дико темнели глаза. Внутри Таис все начинало отвечать этому порыву. От колдовской песни хотелось встать на край утеса, широко раскинуть руки и броситься вниз, в темную зелень прибрежных лесов, отсюда казавшуюся мшистым покрывалом.
Таис не боялась высоты, но дивилась хладнокровию Эрис, которая могла стать спиной к пропасти на самой кромке обрыва и еще показывать подруге на что-нибудь увиденное.
Вооруженные копьями, они отправлялись и в более далекие путешествия. Таис хотела дать почувствовать подруге все очарование лесов и гор Кипра, схожего с природой милой сердцу Эллады.
Рощи раскидистых сосен с длинными иглами, дубы с круглыми, мелкозубчатыми, очень темными листьями и красной корой, чередующиеся с огромными каштанами, орехами и липами, — все это Эрис видела впервые, так же как и леса высоких можжевельников, с сильным ароматом, похожих на кипарисы, или черные, мрачные заросли другой породы можжевеловых деревьев, тоже издававших аромат.
Таис сама впервые увидела леса высоченных кедров, иных, чем на финикийском побережье, — стройных, с очень короткой зеленовато-голубой хвоей. Море кедровых лесов простиралось по хребтам, уходя на восток и на юг в тишине и сумраке бесконечных колоннад. Ниже, на уступах, из-под скал били кристальные источники и росли вязы с густыми округлыми шапками зелени, подпертыми скрученными, угольно-серыми стволами.
Таис любила залитые солнцем каменистые плоскогорья, поросшие темными кустиками финикийского можжевельника и душистого розмарина, ползучими стеблями тимьяна и серебристыми пучками полыни. Воздух, насыщенный теплым ароматом множества душистых растений, заставлял дышать полной грудью. Солнце само вливалось в жилы, отражаясь от белых бугров мрамора, выступавшего грядами на небольших высотах.
Эрис ложилась на спину, устремляя в небо синеву мечтательных глаз, и говорила, что теперь не удивляется, почему в Элладе столько художников, красивых женщин и почему все встреченные ею люди так или иначе оказывались ценителями прекрасного. Природа здесь — сияющий и бодрящий мир четких форм, зовущий к мыслям, словам и делам. Вместе с тем эти сухие и каменистые побережья, скудные водой, отнюдь не поощряли легкой жизни, требуя постоянного труда, искусного земледелия и отважного мореплавания. Жизнь не разнеживала людей, но и не отнимала у них все время для пропитания и защиты от стихийных невзгод. Если бы не злоба, война и вечная угроза рабства… Даже в столь прекрасной части Ойкумены люди не сумели создать жизни с божественным покоем и мудростью.
Эрис переворачивалась на живот и, устремляя взгляд на далекие леса или голубое сияние моря, думала о бесчисленных рабах, которые создавали эту красоту — великолепные белые храмы, портики, стойки и лестницы, набережные и волноломы. Что несет эта красота? Смягчает ли она нравы людей, уменьшаются ли насилие и жестокость, больше ли становится людей, похожих на Таис и Лисиппа, справедливых и человечных? Куда движется жизнь? Никто не знает, а получить ответ на этот вопрос — означает понять, куда идут Эллада, Египет и другие страны. К лучшему, к процветанию и справедливости или к жестокости и гибели?
Совсем другие мысли занимали Таис. Впервые за много лет свободная от обязанностей и тягот высокого положения, утратившая интерес к тому, что люди восхищались ею, не нуждавшаяся более в постоянных упражнениях для дальнего похода, афинянка предалась созерцанию, к которому всегда имела склонность. Все вокруг нее было родным. Само тело вбирало в себя искрящийся свет неба и лазурь, запахи и сухое тепло земли, а подчас и суровую синеву моря.
Таис хотелось прожить так целые годы, ни от кого не завися, никому не будучи обязанной. Но прошло лето, миновала дождливая и ветреная зима, вновь закачались вдоль дорог и троп белые соцветья асфоделей. И живой ум, сильное тело афинянки потребовали деятельности, новых впечатлений и, может быть, любви.
Кончалась сто семнадцатая олимпиада, и Таис впервые почувствовала все значение слова «аметоклейтос» в применении к судьбе: неумолимой, неотвратимой и бесповоротной. Ее египетское зеркало стало отражать серебристые нити в густых, черных, как ночь, волосах. И на гладком, подобно полированному эфесскому изваянию, теле Таис заметила первые морщины, там, где их не было раньше и не должно быть. Даже ее несокрушимо юное тело уступило напору все уносящего времени! Афинянка никогда не думала, насколько больно ранит ее это открытие. Она отложила зеркало и укрылась в зарослях лавра, чтобы погоревать в одиночестве и смириться с неизбежным.
Здесь и разыскала ее Эрис, чтобы передать спешное письмо от Птолемея. Да, все совершилось точно так, как предвидела Таис еще в Вавилоне, объясняя Эрис неверную судьбу царских детей!
Ознакомительная версия.
