Центурион ничего не ответил, промолчали и остальные, но через некоторое время снова подал голос Марк Кальвизий:
— Ну, Эггий, есть хороший способ справиться с этой незадачей.
— Да? — отозвался Люций Эггий. — И какой же?
— Перебить всех варваров, которым мы не можем доверять, а провинцию обживать с теми, кто останется. Иначе зачем, по-твоему, здесь Семнадцатый, Восемнадцатый и Девятнадцатый легионы?
Эггий снова задумался и наконец хмыкнул.
— Да, в этом есть что-то. Мысль, без сомнения, интересная. Жаль только, что нами не командует Тиберий. Он, конечно, тот еще ублюдок, но, по крайней мере, никто не скажет, будто он не знает своего дела. Зато Вар… Ну что тут скажешь? Ладно, хорошо хоть, что боги гноят вонючих паннонских мятежников.
Эггий всерьез вознамерился напиться и принялся воплощать свое решение в жизнь.
— Amo. Amas. Amat, — бормотал Сегест. — Amatum. Amatis. Amant.
Он чистил скребницей лошадь. Животное фыркало — может, потому, что слышало непривычные звуки. Сегест повторял спряжение латинского глагола «любить». Многие германцы сказали бы (да многие и впрямь это говорили), что Сегест таким образом добивается благоволения римлян.
Сам Сегест, однако, смотрел на все иначе. Он полагал, что разумно относится к происходящему. Сколько народов выступало против римлян? Не перечесть. Сколько из них проиграло? Все! Стоит бросить взгляд через Рейн на запад или через Дунай на юго-восток, чтобы увидеть недавние примеры. Да, паннонцы еще брыкаются и ревут, как бык, которого загоняют в стойло. Но это не продлится долго. Римляне сильны, искусны, в их распоряжении огромная империя с неисчерпаемыми ресурсами.
Сегест пробежал рукой по конскому крупу и удовлетворенно кивнул. Так-то лучше. Как и большинство германских лошадей, его лошадка была маленькой, мохнатой, с грубой косматой шкурой. Если не охаживать ее часто скребницей, шерсть собьется в колтуны.
Лошадь выжидающе пофыркивала, и Сегест, рассмеявшись, угостил ее морковкой. Лошадка захрустела лакомством, потом потыкалась мордой в ладонь хозяина в надежде получить еще.
Сегест рассмеялся.
— Ты вовсе не лошадь. Ты — свинья с гривой и мохнатым хвостом.
Он погладил кобылу, угостил еще одной морковкой, но когда она принялась выпрашивать третью, покачал головой и вышел из стойла.
И тут же об этом пожалел, потому что наткнулся на Туснельду, игравшую со щенком. Это само по себе никуда не годилось: одно дело лошадь, ее не грех побаловать, но собака должна оставаться злобной. Ее работа — сторожить добро, а какой сторож из пса с игривым нравом?
В последнее время отношения Сегеста с дочерью были из рук вон плохи. А ведь он хотел ей добра, эту «кобылку» он рад был баловать больше, чем лошадь. Другое дело, что они с Туснельдой по-разному смотрят на мир. Что поделать, отцы и дочери всегда все видят по-разному.
Туснельда смеялась, щекоча брюшко щенка, но стоило ей заметить Сегеста, как лицо ее затвердело, как сжавшийся кулак. Она выпрямилась и повернулась к отцу спиной.
— Если бы мужчина вздумал так со мной обращаться, я бы его убил, — заметил Сегест.
Дочь развернулась к нему, но не из уважения.
— А ты подумал о том, что убиваешь меня? — резко ответила она.
— О чем ты?
Сперва недоумение Сегеста было искренним, потом он сообразил, что имеет в виду дочь, — и чуть не пожалел, что это понял.
— В обручении с Тадрасом нет ничего плохого, — проворчал он.
Такие споры случались у них не реже раза на дню. Сегест уже устал от них, но Туснельда, по-видимому, не устала. Ну почему он не назначил день свадьбы пораньше? Тогда она бы уже вышла из-под его опеки и переживать за нее пришлось бы Тадрасу.
Однако кое-что изменилось. В серых глазах девушки теперь светилась не только ярость, но нечто очень похожее на торжество.
— Арминий вернулся. Он воевал в Паннонии, но вернулся целым и невредимым!
Туснельда выкрикнула это Сегесту в лицо.
Сегест уже знал о возвращении Арминия — ему доложили об этом пару дней назад. Он ничего не сказал дочери, хотя в его-то годы следовало бы знать — дурных вестей не утаишь.
— Как ты узнала? — устало спросил он.
Судя по вспыхнувшим глазам Туснельды, она еще поговорит с отцом о том, почему он не пересказал ей услышанную новость. Но позже, а сейчас девчонке больше хотелось пошпынять Сегеста самой этой новостью.
— Один раб рассказал, — бросила она. — Еще и удивлялся: все, дескать, об этом толкуют, и только у нас ничего не слышно.
Значит, она не будет терять время, браня Сегеста за то, что тот скрыл от нее услышанное. Во всяком случае, сейчас не будет. Он вздохнул.
— Вернулся, не вернулся — какая разница. Это ничего не меняет.
— Ты так думаешь?
Его дочь над ним смеялась.
Не будь она его собственной плотью и кровью… Но Туснельда была его родной дочерью, поэтому, хотя и с трудом, гордый Сегест обуздал свой гнев.
— Уверен, — сказал он, качнув головой. — Мне не нужен семейный союз с Арминием. Он слишком ненавидит римлян, и это небезопасно.
— Ты так не думал, когда обещал меня ему! — усмехнулась Туснельда. — И как ты можешь говорить о нем такие вещи? Это он служит в римской армии, а не ты!
— Служит, кто бы спорил… Кто сумеет сломать телегу лучше тележного мастера?
Услышав это, дочь уставилась на Сегеста так, словно тот неожиданно заговорил по-гречески. Чего Сегест при всем желании сделать бы не смог. Правда, уже то, что он знал о существовании греческого языка, сильно отличало его от большинства германцев.
Сегест опять вздохнул и продолжал:
— Арминий поступил в римскую армию лишь затем, чтобы научиться побеждать римлян.
— Он хочет, чтобы мы были свободными, — сказала Туснельда.
— Свободными, чтобы по-прежнему враждовать между собой? Свободными, чтобы, как и раньше, веками ютиться по чащобам и трясинам? Свободными, чтобы оставаться дикими, как венеды и финны?
Сегест перечислил самые дикие народы, известные германцам.
— Финны делают наконечники стрел из кости. Они живут без крова или в хижинах, похожих на плетеные корзины. Они спят на земле, — возмущенно отозвалась Туснельда.
— В глазах римлян мы такие же, как финны в наших глазах, — заявил Сегест.
— Значит, римляне глупы!
Сегест покачал головой.
— Нет. И ты это прекрасно знаешь. У них есть много такого, чего нет у нас, и они не сражаются друг с другом, как мы. Я хочу, чтобы мы жили так же, как они. Этого хочет и Тадрас. Разве это плохо?
— Мы должны оставаться свободными!
Да, видать, Туснельда училась у Арминия. Проныра еще до своего ухода успел заморочить девчонке голову.
