Борис Климычев - Корона скифа (сборник)

«Всюду деньги, деньги, деньги!..»

После отплытия красных из губернского Томска и после отъезда Аркашки, Федьки и Коли в Омск в Томске происходило немало всякого. Город был похож на кипящий котел, когда кипяток переплескивает через край. Теперь в самых убогих каморках беженцы спали вповалку на полу. Отрывали плахи от заборов и наличники, дабы истопить печь. Выменивали на базарах одежку на кулечек муки, стакан сахара, оставаясь полуголыми среди сибирской зимы.

По городу разгуливало огромное количество военных. Эти были одеты неплохо, выглядели сыто. Генералы, полковники, майоры, и наши, и иностранные. Форма была всех цветов и оттенков. Профессора и торговцы воодушевлялись, видя бодрых людей в форме. У томских модниц необычайным спросом стали пользоваться белые чулки. Надевая их, как бы подчеркивали успех белой армии. Девиц и дам привлекали, конечно, все эти погоны, шевроны, бантики, крестики, аксельбанты, блестящие пуговицы, и все такое. Оперение петуха тоже служит для привлечения особ иного пола. Можно даже сказать, что петухи — те же военные. У них и шпоры есть, и они порой дерутся. Правда, петушиные ристалища не приводят забияк к гибели.

Грозное слово «эпидемия» тогда впервые замелькало в газетах, листовках и плакатах. Специальные бригады университетских врачей и студентов свозили трупы на высокий берег Ушайки, это место томичи именовали «Красным Крестом». Добровольцы были обуты в резиновые калоши, на лицах у них были толстые марлевые повязки, пропитанные медицинским спиртом. Даже ударившие морозы не смогли прекратить великий мор.

В «Красном Кресте» мертвяков сперва складывали в бараках, потом принялись укладывать штабелями, как дрова, прямо под открытым небом. Эти страшные поленницы поливали креозотом.

Женщины с Войлочной заимки глухой ночью перебирались на противоположный берег и подкрадывались к штабелям мертвецов. Что им тут было надо? Мама Коли Зимнего большим острым ножом рассекала боковину скользкого покойника. Добывала печень.

— С осени сколько ничьих лошадей по Томску бегало. Вояки бросили их. Теперь, говорят, те лошади пали. Так зачем же мертвяков резать?

— Спрашивает, суконка! — взвизгнула голосом ржавой пилы, работавшая рядом тетка. Где теперь мерзлых лошадей искать? А здесь — рядом. Бога устыдилась? А осень, когда Цусима девочку привел семилетнюю, спортил, а потом горло ей перерезал и нам в разделку на пирожки отдал, помнишь?.. Как это ты не знала, чье мясо через мясорубку перекручивала? Все знала! Я тебе сказала, поперчи фарш, посоли да попробуй, ты пробовать не стала! Все знала, стерва! Вот и заткнись. Работай! Этим бедолагам теперь печенки ни к чему…

На заимке, обкуренные гашишем, опившиеся свекольной бурдомагой женщины ночами полоскали куски мерзлой печени в прорубях, прокручивали в мясорубках, и наутро пекли пирожки, замешивая тесто с отрубями, черной мукой.

Анна Петровна одевала теплую дошку и перекидывала через плечо ремень, прикрепленный к корзине с пирожками. Корзина была обшита войлоком и имела двойную войлочную крышку. Добежав до центрального рынка, Анна Петровна заливисто кричала:

— Пирожки-и! Горя-ячие! С печенью!

Дрожавшие от холода бедолаги, колотившие нога о ногу, утирали сопли и слюни:

— Гор-рячие! Хватануть бы! Запах! Эх!

Но в центре базара стоял и зорко оглядывался по сторонам Цусима. И было ясно — зарежет, ежели что.

Около пирожницы дрожала и сглатывала слюни бывшая музыкантка румынского оркестра. Остальные давно уехали, а ее черт пихнул остаться в Томске. Болезная, глядит с надеждой, румянец болезненный костерком малым на щеках телепается:

— Сколько стоят пирожки?

— На золото, барышня, на золото меняем! А пахнет-то как! — приоткрыла полог корзины Анна Петровна. У румынки от горячего пряного духа закружилась голова, горло само собой стало делать глотательные движения. Чувствовала, что слюной исходит, давится. Аж сказать ничего не может.

Сняла золотое колечко, Анне Петровне передала, а та ей — три пирожка. Румынка не заметила, как их проглотила, заплакала:

— Как, всего три? Золотое колечко? У меня чахотка! Ради бога!

— Пирожки ныне — тоже золото! — черство отвечала Анна Петровна, — сама не понимая, почему застыло ее сердце. — Хочешь еще три, сережки сымай!

— Всего три, всего три! — судорожно взглатывая, выдергивала сережки из ушей больная скрипачка. Никто не обратил внимания на ее стенанья.

Двое мужиков в крестьянских шубейках и третий, похожий на мастерового, в черном пальто с облезлым лисьим воротником, толковали вполголоса. Двое говорили с нерусским акцентом:

— Зачем, товарищ Соколов, вы назначать рандеву на базар?

— Тут в толпе, — лучше разговаривать. За всеми явками следят. Вы подумайте, товарищи Ян и Карл, сколько крючков: губернская охранка, контрразведка, сыскное при милиции, чешская контрразведка, каратели Сурова, Сосульникова, Лазова, Орлова. Сплошные уши и глаза.

Мы в нашей пятерке посовещались и решили, что в прошлом году восстание провалилось из-за неготовности. Нынче надо объединить и большевиков, и меньшевиков, и эсеров, и анархистов-синдикалистов, и всех сочувствующих. И денег надо добыть. В наше время — это немаловажно. Передайте вашей пятерке, и дальше по цепи: выделить самых умелых и отчаянных людей для участия в эксах. Деньги — на дело революции. Эх, как пирожками вкусно пахнет! Аж слюной давишься. Ладно, я все сказал. Следующая встреча здесь же через две недели…

Вскоре Томск облетела весть о налете на особняк золотопромышленника Исаака Минского. Дом казался неприступным. Каждая плаха высоченного забора была увенчана кованой пикой. Во дворе бегали огромные лохматые псы.

Двери особняка были массивными и на ночь запирались изнутри мощными железными задвижками.

Заговорщики узнали, что Минский заказал в мастерских завода «Вулкан» огромный бронированный сейф. И вскоре возле ворот усадьбы золотопромышленника остановились сани, запряженные двумя битюгами. Грузчики постучали в ворота:

— Заказ господина Минского готов! Отворяйте ворота, сейф весит десять пудов, надобно подвезти его к крыльцу.

Минский вышел, с прислугой, на всякий случай, спрятав в карман револьвер. Дворник придерживал псов, готовый в любую минуту спустить их с цепи. Минский прочел документы, на них была печать завода и роспись управляющего. Тогда прибывшим было дозволено въехать в усадьбу.

Грузчики с трудом подняли сейф, положили на плахи, потащили волоком. Им помогала прислуга. Затащили гроссейф в прихожую, поставили там. Старший рабочий подал Минскому ключи и сказал: