и бодрым, без этой омертвелости в плече. Но даже если не удастся уснуть до рассвета – не страшно, кровопотеря будет серьёзной, но не смертельной. Хотя, конечно, этот кусок железа надо вытащить как можно быстрее, а рану зашить. Это могла бы сделать Светлана, будь она здесь. И вдруг подумал: по какой иронии судьбы я не позволил ей сегодня подняться? А ведь она так хотела…
Света стояла у полки с книгами, выбирая, что почитать перед сном. Открыла сборник Куприна. Чудесные рассказы! Столько боли и грусти. И вдруг насторожилась. Ощущение было такое, будто она не одна, будто в комнату кто-то вошёл. Но его присутствие не казалось опасным, скорее – как зов, как если бы мягко потянул куда-то…
Какие странные фантазии! Она прошла в спальню и хотела прилечь, но в этот момент струя ударила в грудь. Что-то случилось! Где, с кем? Мама? Мгновение или два прислушивалась. Сердце спокойно: не мама. Значит, Игорь! Почему так чётко чувствует сердце? Что это? Глупое волнение, тоска по нему или то, чему нельзя подобрать названия, но что на всех языках земли звучит как предчувствие, осязаемое ощущение опасности, грозящей тем, кого любишь?
Она всё ещё стояла посреди комнаты, сжимая книгу, а затем решительно бросилась в прихожую и надела куртку. Стоп! Лекарства! Если я поднимаюсь, нужно взять как можно больше. Быстро рассовала по карманам коробочки с ампулами, пакет со шприцами и взяла то, что давно собиралась: маленький изящный фонарик, дающий луч мощного света. Вот, теперь собралась. «Игорь будет ругаться, – мелькнула мысль. – Пусть, ругайся: я не могу без тебя!»
В лазарете было светло, – Светлана нашла его очень быстро, по высокому шесту с красной тряпкой: для всех, чтобы – виднее. Нагнувшись, вошла. Шалиян сидела, и глаза её стали большими, когда увидела Свету. Игорь спал, повернувшись лицом к полотняной стене. «Всё в порядке», – отлегло от сердца. Но в следующую секунду Шалиян вскочила, испуганно зашептала, и Света почувствовала, как внезапно похолодели руки.
– Тихо, – сказала она, – не буди его. Воду, спирт, инструменты.
Ей понадобилось несколько минут, чтобы всё приготовить, и, склонившись над Игорем, приказала ему проснуться. Он обернулся, посмотрел воспалёнными глазами:
– Как ты здесь?
– Перейди на стол. Я вытащу наконечник.
– Света, он глубоко. И там… такие шипы острые.
– Да, я знаю, уже давно подняла все инструкции по извлечению стрел. Не волнуйся, ложись.
Они уложили Игоря на стол, и Света, обработав руки и надев перчатки, действуя очень смело, извлекла наконечник, наложила швы и тугую повязку. Укол морфина подействовал скоро: Игорь недолго лежал с закрытыми глазами, потом дыхание выровнялось, и он уснул.
Наутро, едва увидев его в коридоре, заметила: бледен.
– Как себя чувствуешь?
– Нормально. Спасибо, ты умница.
– Швов не осталось?
– Ни единой царапины.
Света склонила голову. Вокруг сновали люди, и он не мог как следует поблагодарить, но посмотрел так, что она невольно расцвела, спрятала улыбку и быстренько побежала в операционную.
Всё шло как обычно, но вот уже раз или два Света поднимала взгляд и видела: Игорю душно, на лбу – испарина, капельки пота. Глазами показывала медсестре: промокни. Та протирала хирургу лоб, но через минуту он снова покрывался влагой. Наконец, закончили, он отошёл от стола – и резко упал. Света вздрогнула, сёстры бросились за нашатырём.
– Помогите, – приказал ассистент, не отрывая рук от шва.
Игоря подняли, сразу – в палату, быстро пришёл кардиолог.
– Всё нормально, со мной всё нормально, – убеждал Игорь, едва придя в себя. – Дайте воды. Или горячего чаю. А лучше – того и другого вместе.
– Тахикардия. Пульс нитевидный, давление 90 на 50, – кардиолог тщательно выслушал сердце. – Нужно сделать кардиограмму.
Игорь жадно пил воду и смотрел на Свету глубокими глазами. Оба думали об одном и том же.
Наконец, ей удалось выгнать всех из палаты, и они остались вдвоём. Весь медперсонал в отделении давно заметил, что Игоря и Свету что-то объединяет, а потому все разошлись, им никто не мешал.
– Всё не так просто, как мы думали, да? – Игорь откинулся на подушки.
– У тебя большая кровопотеря, и она не восстановилась, хотя следов травмы нет.
– И что это значит?
– Что мы уязвимы гораздо больше, чем полагали.
– Видимо, да.
Он помолчал.
– Знаешь, чего я хочу? Поехать домой, и чтобы ты была рядом.
Света взяла его за руку.
– Я позвоню нашим, в «скорую». Мы тебя отвезём.
Адамар рвал и метал: ему принесли наконечник от стрелы, которой ранили доктора, и он, едва взглянув на него, понял: стрелял свой. Не кто-то чужой, не враг, – свой! Он готов был казнить всех лучников, но понимал, что настоящего предателя нужно искать не среди рядовых воинов, а в верхах. Игорь не появлялся уже три ночи, и владыка, не зная, что с ним, не имея никаких известий, тяжело переживал случившееся. Но когда он смотрел в лица своих военачальников, пытаясь за сочувствием распознать того, кто действительно был виновен, то видел лишь одно: это мог быть любой из них. Доверие – хрупкая вещь, думал Адамар. Она разбивается при первом же ударе. Кому из них он мог довериться, с кем разделить свои мысли и чувства так, как делал это с врачом? Ни с одним! Все они, каждый по-своему, были хороши в деле, в ведении войн, в управлении пятитысячным войском. Но в каждом гнездилось что-то такое, что не позволяло вырасти дружбе. Он понимал: это страсти, глубокие пожелания, их собственные цели и стремления. Один жаждал подчинения, власти, другой – наживы, третий мечтал о просторных землях для себя и своей семьи. И каждый мог предать ради личных интересов.
У Игоря этого не было. Он приходил, чтобы отдать. Не приобрести, – отдать. И отсюда – удивительная свобода, которая сквозила в каждом слове, взгляде, жесте. Он довольствовался крохотным местом в углу лазарета и никогда не сказал Адамару: «хочу!» или «дай!» Никогда не просил для себя. Но делился всем. Мёрз в походах, сам приносил воинов с поля, бесконечно лечил, спасал, помогал. А сколько глубины в словах, сколько тонких советов в беседах! Адамар был окружён не глупцами, но только в Игоре видел ясный, благородный ум, лишенный всякого себялюбия. А потому – доверял.
Глубокой ночью, мучаясь отсутствием вестей от друга, владыка сидел в своём шатре, окруженный зыбкими тенями, и пристально смотрел на жаркие угли, поставленные слугой для тепла. Он ждал, что вот-вот раздадутся шаги и появится доктор: ведь бывало, тот приходил очень поздно, после того, как осмотрит больных. Но лишь тишина
