Едва маленькая площадь опустела, как на ней показался Сен-Клер. Разумеется, он и обнаружил тело.
* * *
Убийство епископа вызвало много пересудов среди франков, но они вскоре умолкли, поскольку в письме, найденном на теле убитого, подробно объяснялось, за какие грехи и провинности он встретил смерть. Почти сразу в домике, снятом, как выяснилось, от имени Одо, нашли тело молодой мусульманки, дочери одного из местных шейхов, а еще через день обнаружили трупы двух заколотых в одном месте франков — епископского шпиона Грегорио и сержанта ордена бедных ратников Джакомо Версаче. Подобные улики уже не могли вызвать серьезного переполоха, поскольку имена этих людей также значились в том же самом письме, то есть связь этих людей со священником можно было считать доказанной.
Злоумышленники, прикончившие четверых, остались нераскрытыми. Сен-Клер единственный мог высказать некоторые догадки на этот счет, но предпочел оставить их при себе, как сильно ему бы ни хотелось поделиться ими с кем-нибудь. Он первый нашел тело епископа, а на нем — тщательно приколотое к одежде письмо, написанное на латыни. Этот факт, хоть и не объяснял и не искупал само убийство, все же слегка прояснял мотивы, его повлекшие. После обнародования содержания письма все признали приведенные в нем доводы весьма убедительными.
Один Сен-Клер обратил внимание на стиль письма, написанного изящным красивым почерком, за которым угадывалась женская рука, и на саму обертку обвинительного послания — мягкую, прекрасно выделанную желтую лайку. В углу кожаного конверта был искусно вышит крошечный полумесяц, и Стефан окончательно решил приберечь свое мнение при себе.
— Бог да хранит вас, братья, да будет Он направлять вас во всех ваших начинаниях.
Такими словами Годфрей Сент-Омер распрощался с тремя делегатами, которые менее чем через год должны были представлять орден бедных ратников воинства Христова перед лицом официальной Церкви во Франции и во всех землях христианских. Сам брат Годфрей на это время принимал наставничество в уменьшившейся на треть общине. Его подопечные держались в седлах немного позади, намеренно бесстрастными взглядами провожая товарищей и собратьев, махавших им в последний раз.
Наконец вся кавалькада — трое рыцарей и пять сопровождающих их сержантов — развернулась и направилась вниз по склону холма, к длинному каравану, уже выезжавшему за городские ворота. Все личные напутствия были сказаны заранее, и теперь делегация собиралась примкнуть к королевской свите молодоженов, чтобы вместе с ними проделать первый отрезок дороги — от Иерусалима на север, к Антиохийскому принципату и его порту Александрии. Там трое монахов собирались сесть на корабль до Кипра — перевалочного пункта на долгом пути домой, во Францию.
Глядя, как вся троица — де Пайен, де Монбар и Гондемар — скачут рядом, Сен-Клер поймал себя на том, что не может сдержать легкой улыбки. Только что ему случайно пришла в голову мысль, касающаяся принцессы Алисы и ее соблазнительных повадок. Теперь Стефан окончательно понял, что ему гораздо спокойнее оставаться здесь, в Иерусалиме, нежели проделать весь путь до Антиохии в одном с нею караване, в думах о ней. Какая разница, что принцесса, кажется, безумно счастлива и чуть ли не одержима своим бесспорно привлекательным молодым супругом: одно ее присутствие беспокоило и мучило бы его, разжигая воспоминания: сейчас Стефан уже не боялся себе в этом признаться. Он больше не чувствовал себя грешным или виновным за то, что произошло между ними, и его сны на протяжении нескольких месяцев не тревожил ее образ, но он был пока еще молодой мужчина и мог поддаться ее очарованию и обольщению. Пусть уж лучше добрый Гондемар едет с ней, весь неведение и невинность.
Едва отъезжающие собратья успели скрыться из вида, как Сент-Омер обернулся к Сен-Клеру и, вскинув руку, пожелал:
— Удачного дозора, брат Стефан.
Тот кивнул и тут же принялся отыскивать взглядом их старшего сержанта. Тот заметил нетерпение Сен-Клера и, пришпоривая коня, кинулся собирать остальной патруль, уже стоящий наготове поодаль.
— Снова, значит, обнажив клинки, плечом к плечу сражаться с неверными во славу Господа и ради спасения паломников, — проворчал напарник Сен-Клера, Пейн Мондидье, натягивая повод и пристраиваясь сбоку. — Признаюсь откровенно, Стефан, я бы сейчас с большей охотой скакал к Анжу, чем к Иерихону.
— Ага, а ты представь, что будет дней через десять! Ты преспокойно вернешься в конюшни и будешь переворачиваться с боку на бок на своей койке, от нечего делать выискивая у себя вшей, а эти бедовые посланники будут носиться по морским волнам, изнемогая от морской болезни и исторгая из себя все — вплоть до самых своих кишок. Здесь куда надежнее, дружище.
— Может, и так, — хмыкнул Мондидье, — но мы еще даже не выехали за ворота… Прежде, чем мы вернемся домой, нам, пожалуй, найдется, чем заняться. Если, конечно, мы вернемся… Вчера вечером за ужином Сент-Аньян переговаривался с де Пайеном об участившихся бандитских вылазках на иерихонской дороге. Он предупреждал о том, что разбойники беспрестанно сбиваются в шайки и бесчинствуют, хотя непонятно, откуда у него такие сведения. Похоже, что Арчибальд часто слышит звон, да не знает, где он.
Только Сен-Клер хотел поделиться с собеседником своими соображениями — он сам недавно получил наглядный урок, какой вред может нанести неверное восприятие, — как оказалось, что они уже достигли восточных ворот. Здесь ему сначала пришлось проследить, чтобы весь отряд благополучно миновал городскую стражу, а затем, уже за стенами Иерусалима, им с Мондидье еще на некоторое время хватило забот по организации патрульной деятельности.
Наконец, раздав указания разведчикам, разъехавшимся в разные стороны впереди основного корпуса, и установив в отряде распорядок, обычный для десятидневного патрулирования, Стефан вернулся к разговору, начатому с Пейном накануне. Он вначале колебался, стоит ли рассказывать собрату о том, что так огорчило его самого, однако в конце концов желание поделиться новостью пересилило.
— Вчера вечером у нас с братом Гугом состоялась прелюбопытная беседа.
— То бишь, с де Пайеном? Странно, что он нашел время на разговоры. Перед отъездом всегда столько приготовлений… О чем же была беседа? И что в ней такого любопытного?
— О нашем деле… о сокровищах, манускриптах, об его поездке во Францию и о последствиях его сообщений, которые отразятся на всей Церкви. Ты когда-нибудь думал об этом?
Мондидье нехотя обернулся к Сен-Клеру, и его губы растянулись в ленивой улыбке.
