Напротив, Карпантье все удавалось, как по волшебству.
Увидев господина, подъехавшего в карете английского образца и вошедшего в приемную обители, где две монахичи атаковали его вопросами об орнаментах, пилястрах, зеленых арках и транспарантах, мы бы с трудом узнали в нем Винсента.
Издали, с расстояния шагов в пятнадцать, он выглядел даже моложе, чем в былые времена.
В Париже всегда водились ловкачи, умеющие ополоснуть сюртук в источнике вечной молодости.
К тому же иной социальный статус пригибает человеку спину, как тяжкое бремя, в то время как другой воздействует на манер корсета из китового уса и распрямляет осанку.
Винсент обрел уверенность в себе и элегантность, элегантность в духе «промышленного искусства», сравнимую с блеском, который приобретает монета с повышением курса.
Такой элегантности у нас пруд пруди, ее образчиками забиты все улицы. Она – плод успеха независимо от его природы.
Ее можно выиграть в рулетку.
С расстояния же в три шага Винсент Карпантье, наоборот, казался заметно постаревшим. Нищета удручает, богатство, когда оно не нажито праведным трудом, вызывает раздражительность и утомление. «Физиология морщин» – прелюбопытная, скажу вам, штука.
На лице Винсента, достигшего предела своих желаний и обласканного модой, лежала печать беспокойной нервозной усталости.
Он был постоянно рассеян, всегда думал о чем-то своем; взгляд его вечно казался отсутствующим.
Такой тип весьма распространен в Париже. Держу пари, что, пройдя от старой Оперы до новой, вы встретите на своем пути полсотни людей с блуждающей улыбкой, чьи мысли витают в каких-то неведомых далях.
– Где моя дочь? – спросил Винсент, довольно грубо оборвав жаждущих консультации дам. – Я заехал на одну минуту.
– Вы такой занятой человек! – воскликнула сестра Сен-Шарль. – И такой знаменитый!
– Вы просто нарасхват! – перебила сестра Сен-Поль. – Какой неслыханный успех!
– Наша дорогая Ирен слишком мало играет, вот единственное, в чем ее можно упрекнуть, – добавила сестра Сен-Шарль. – Она использует перемены, чтобы совершенствоваться в итальянском языке, беседуя с нашей дорогой матерью Марией Благодатной. Мать Мария прибыла к нам из Рима, она дирижирует в нашей капелле. Смотрите, вон они в том конце большой аллеи. Мы вас проводим.
– Благодарю, я сам, – торопливо ответил Карпантье. Он поспешил откланяться.
Монахини не посмели настаивать. – Наша Ирен получит все награды, – в два голоса восторженно щебетали они ему вслед. – Какой прекрасный день для нее и для вас! Какие у нее будут счастливые каникулы!
Длинная аллея была обсажена старыми липами, кроны которых, сплетаясь над дорожкой, образовывали зеленый свод. Поначалу Карпантье шагал быстро. В конце аллеи он видел Ирен и рядом с ней женщину очень высокого роста в черном платье со строгими складками – весьма необычном одеянии для здешних монахинь.
Затем Ирен и итальянка свернули за угол, а Карпантье невольно замедлил шаг.
– Странная история, – пробормотал Винсент себе под нос, – лицо человека с улицы Муано как две капли воды похоже на то, что изображено у Ренье на картине.
Как видите, мысли Винсента устремлялись не к завтрашнему торжеству и даже не к тем двум фигурам, за которыми он шел по пустынной аллее.
Позднее мы еще познакомимся с полотном, на котором Ренье написал то бледное лицо, и с человеком с улицы Муано.
Высокая дама в непривычном одеянии и Ирен сели на затененную кронами лип гранитную скамью шагах в ста впереди Винсента.
Но он еще не увидел вновь эту пару; ее скрывал от его глаз поворот аллеи.
Мать Мария Благодатная, как ее здесь называли, достигла того возраста, который принято считать серединой жизни. Лицо этой женщины отличалось благородной, но холодной правильностью. Лоб и щеки покрывала ровная матовая белизна. Среди итальянок весьма распространен такой тип скульптурной красоты; единственное, что можно вменить ему в недостаток, это слишком крупные черты. Волосы монахини, густые и черные, как смоль, были довольно коротко острижены.
Ирен вскоре должно исполниться шестнадцать лет. Ее покровительница, графиня Франческа Корона, шутя, называла девушку дурнушкой. В самом деле, в десять лет Ирен была намного красивее; теперь же сказывался переходный возраст. Она уже перестала быть ребенком, но еще не превратилась в женщину.
И тем не менее Ирен была прелестным созданием. И хотя она еще полностью не сформировалась, будущая красота без труда угадывалась в ее чертах.
Франческа говорила:
– Года через два малышка будет ослепительна!
Ирен была одета в монастырскую форму: нечто узкое, длинное, плохо скроенное, словно бы призванное подчеркнуть нескладность фигуры отроческого возраста. Вот только утренний ветерок сжалился над ней и, растрепав на висках девочки непокорные, светлые с перламутровым отливом локоны, весело поигрывал ими.
Присев на скамью, мать Мария подняла вуаль. Большие черные глаза женщины смотрели на девочку строго и нежно.
– Вы теперь уедете на каникулы, – сказала мать Мария по-итальянски, – и не вспомните обо мне.
Ирен ответила:
– Я вас никогда не забуду.
Этот разговор был уроком итальянского языка, мать Мария поправила ударение в слове «никогда», и Ирен повторила все, как нужно.
И все-таки это был не просто урок. Ирен продолжала:
– Я люблю отца всей душой, но знали бы вы, как мало я его вижу в дни каникул! Работа совсем не оставляет ему времени для отдыха.
– Вы давеча говорили, – прошептала монахиня, – что отец ваш часто бывает рассеян, будто какая-то мысль неотступно преследует его.
– Да, верно, – кивнула девочка. – И я не знаю, о чем он так напряженно думает...
Мать Мария вздохнула.
– Здесь ударение на предпоследнем слоге, – сказала она, вспоминая, что она все-таки учительница. – Увы! У каждого из нас свои заботы, вы и во мне порой подмечали рассеянность.
– Верно, – повторила Ирен с правильным ударением. Мать Мария одобрительно кивнула.
– Этот чарующий голос, – произнесла она совсем тихо, – словно создан для того, чтобы говорить на дивном языке прекрасной Италии. Когда мне случается быть печальной и рассеянной, дитя мое, это значит, что мысль моя, помимо моей воли, устремляется к единственному близкому человеку, который у меня остался...
– Ваш брат?.. – прошептала девочка.
– Жюлиан! Мой горячо любимый брат! – вскричала мать Мария.
Она достала из-под платья медальон и страстно прижала его к губам.
Ирен потянулась за медальоном, рука ее чуть дрожала.
Возможно, девочкой руководило просто ребяческое любопытство.
