Ингвалл выбежал на корму. Здесь бурлила, вырывалась из-под винта вода, и в этом вихре весело перемигивались огоньки, их было много, и они так дружелюбно подмигивали Ингваллу, Это же берег, хороший родной норвежский берег, где его ждут друзья.
Вон они уже увидели его и зовут: «Иди к нам, иди к нам». Ингвалл вытянул вдоль тела руки и оторвался от леера. Неуловимое мгновение невесомости — и он погрузился в воду. Она, подхватив его, сильная и гневная, перевернула, измяла, подбросила к винту. Ингвалл увидел яркое солнце, которое тут же погасло.
«Геннадий Невельской» шел вперед…
1
«…Новое русское китобойное предприятие, основанное молодым отважным капитаном Георгием Георгиевичем Клементьевым, успешно развивается. Оно приносит не только заслуженные славу и уважение его создателю, но и оказывает влияние на процветание и развитие нашего края. Мы уже имели честь сообщать, что в минувшую зиму капитан Клементьев удачно вел промысел в водах, омывающих берега Корейского полуострова. Теперь мы можем довести до всеобщего сведения точные цифры, которые убедительно говорят о прекрасных перспективах китобойства в наших необозримых морях. Капитан Клементьев получил дохода за китовое сало, снятое пластами и просоленное, 14 тысяч долларов. Пять тонн китового уса были проданы по 190 фунтов стерлингов за тонну. Все китовое сырье было куплено японцами! Господин Клементьев намеревается и дальше вести деловые отношения с ними, но мы выражаем надежду на то, что русский китобойный промысел будет давать сырье для нашего русского рынка. Строительство Сибирской железной дороги…»
Владислав Станиславович пробежал взглядом рассуждения автора статьи о тех благотворных изменениях, которые вызовет постройка железной дороги до Владивостока. Он не верил в осуществимость этого проекта, презрительно думал: «Прожектерство, маниловщина», — и с прежним вниманием стал читать статью, как только автор ее вернулся к Клементьеву:
«Предприимчивость, энергия и блестящие качества судоводителя господина Клементьева в счастливом сочетании с хозяйственными и инженерными способностями его старшего товарища господина Северова превратили пустынную бухту Гайдамачик, где прошлым летом раздавался лишь крик птиц да вой зверя, в чудесный уголок. Здесь возникло поселение. День и ночь пылает пламя в печах салотопного завода. На пристани туши морских исполинов разделываются вчерашними переселенцами — землеробами из России да пришедшими из Кореи рыбаками. В китобойном поселении люди не знают голода и лишений. Имя господина Клементьева тут почитается с искренним уважением и благодарностью».
Ясинский отшвырнул небольшой листок городской газеты «Владивосток» и выругался. Дальше читать он не мог. Успехи Клементьева взбесили его. Коммерсант считал себя обойденным, оскорбленным, униженным. Барыши, доходы от китобойства текут мимо, а ведь они могли бы быть его, его…
Владислав Станиславович находился в своей конторе на Алеутской улице. Через стеклянную дверь кабинета было видно, как усердно трудятся конторщики, согнувшись над бумагами. Ясинскому всегда нравилось выражение угодливости служащих, но сейчас это раздражало. Ему казалось, что над ним втихомолку посмеиваются. «Так тебе и надо, — думают мерзавцы. — Был бы богат, а сейчас сиди и жди у моря погоды, жди, когда Тернов вернется…»
Ясинский ощутил неприятный холодок в груди. За окном вот уже второй день не переставал июльский ливень. Однообразный шум дождя угнетал, вызывал тоскливые и тревожные мысли. Согласившись с предложением Тернова и Джилларда, коммерсант снарядил три шхуны и отправил их к американским китобоям. В экспедицию были вложены большие деньги. Это был риск. В последний год Ясинский слишком неосторожно играл через своего агента на петербургской бирже. Это стоило чуть ли не половины всех сбережений… Ясинский достал из стола бутылку коньяку, выпил рюмку. Стало как будто легче, но мысль вновь вернулась к Клементьеву: «Неудачи у меня начались с того дня, когда я отказал капитану в руке Тамары».
Воспоминание о дочери разволновало старого коммерсанта. Он любил ее, холил, а она так жестоко, неблагодарно с ним поступила. О жене Ясинский не думал. Она слишком скоро успокоилась. Ее даже не взволновала весть о том, что у Тамары родилась дочь. Ясинский вновь опорожнил рюмку коньяку и, накинув плащ-крылатку, взялся за зонт. Больше оставаться в конторе он не мог, да и неотложных дел не было.
Выйдя на улицу, Владислав Станиславович раскрыл зонт и поднял его над головой. По туго натянутой материи тяжело забарабанили капли. Нужно было перейти улицу. Ясинский ступил на немощеную дорогу, и его калоши цепко схватила размокшая земля. Владислав Станиславович медленно брел по грязи.
…Роды были тяжелые, и Тамара все не могла как следует оправиться. Она лежала на кровати, пододвинутой к настежь открытому окну, и смотрела на голубую, чуть рябившуюся бухту Гайдамачик. Ослепительное июльское солнце заливало побережье, искрилось в воде, накаляло светло-коричневые скалы, золотистый песок мола, деревянные постройки.
В окно лился запах разомлевшей под солнцем зелени. Над землей дрожали струйки испарений…
Молодая женщина, опершись на высоко взбитые подушки, рассеянным взглядом смотрела на поселение.
Вон у сараев на песчаной косе рабочие перекатывают бочки с ворванью.
Кирпичные трубы салотопного завода не дымят, не чувствуется и приторного запаха ворвани: несколько дней из-за непогоды корабли не выходили на промысел, и только вчера на рассвете, когда прекратился ливень, они покинули бухту.
На бледном лице Тамары мелькнуло беспокойство: как там в море Георгий? Тревога за мужа никогда не покидала ее. Тамара ненавидела море и боялась его. Ей казалось, что оно обязательно принесет несчастье. Чтобы отвлечься от тревожных мыслей, Тамара взяла в руки тоненький томик стихов Фета, но читать не стала, внимание ее привлекла деревянная детская кроватка, закрытая кисеей. Ей показалось, что дочка зашевелилась, но Сонечка спала спокойно.
В спальне было тихо. Приятно пахло смолой, свежим деревом. Этот запах держался во всем доме, недавно срубленном для Клементьева и Северова. И хотя он не был до конца отделан, не хватало мебели, стены из толстых сосновых бревен не покрывали обшивка и обои, Тамара не захотела оставаться во Владивостоке и настояла на переезде сюда, в Гайдамачик. Ей хотелось быть все время рядом с мужем.
Тамара закрыла большие, обведенные синевой глаза, и на ее побледневших губах появилась улыбка. Она вспомнила, как Георгий впервые с изумлением взглянул на их дочку. В его взгляде было что-то для нее новое, и это новое обеспокоило женщину: «Он недоволен, что девочка, а не мальчик». Но когда Георгий подошел к ней, нежно и очень осторожно поцеловал и тихо прошептал: «Спасибо», она поняла, как он взволнован и счастлив.
