— ЯКАРЕ!
Воскликнул один из низкорослых аборигенов, неожиданно появившийся из укрытия, и тут же начал кричать, размахивая руками, чтобы привлечь внимание путника и разбудить остальных.
— Якаре! — радостно повторял он снова и снова. — На ута Якаре!
И вдруг, словно это имя имело магическую силу, из-за каждого куста стали появляться новые воины, так же подпрыгивать и радостно кричать, будто тот, кто подверг себя риску расплавиться под беспощадным солнцем, был не просто человеком, а живым богом, спустившимся с небес.
Туземцы с криками побежали ему навстречу и чуть не подняли на руки. За короткое время, пока они добирались до того места, где находились канарец и Уголек, индейцы явно успели объяснить вновь прибывшему, что это за чужаки и откуда взялись.
С самого начала не вызывало сомнений, что Якаре был королем или принцем купригери: гордые властные жесты, спокойный голос, твердый взгляд, несмотря на чуть косящие глаза, выделяли его среди остальных, как и молчаливость, свойственная людям, привыкшим подбирать как можно более точные слова.
Он был значительно выше остальных своих сородичей, и каждый мускул его необычайно стройного белого тела казался сжатой пружиной, готовой вот-вот распрямиться.
Якаре поприветствовал Сьенфуэгоса легким кивком и тут же уставился на Уголька, словно раздумывая, кем может быть это невиданное существо.
У дагомейки подкосились ноги.
Похоже, она вдруг совершенно растеряла свою болтливость, всегда являвшуюся ее главной отличительной чертой, и притихла, как загипнотизированный воробушек, позволив вновь прибывшему рассматривать ее, словно животное на ярмарке или товар в лавке.
Наконец, туземец присел на корточки, а остальные воины окружили его, и, не обращая внимания на рыжего и девушку, Якаре показал всем длинный шест, который нес на плече. Туземцы принялись рассматривать его с явным энтузиазмом и нескрываемым восхищением.
— Аука? — спросил один из них.
Якаре указал на торец шеста, обратив внимание на то, что в поперечнике тот не совсем круглый, а немного сплющенный, но при этом ровный и симметричный. Сам же шест был отполирован до блеска. Якаре удовлетворенно кивнул и с явной гордостью произнес одно лишь слово:
— Аука.
Держа шест в руке, он, прищурив один глаз, поднес его торцом к другому, устремив противоположный конец прямо в небо. И тут Сьенфуэгос заметил, что это не обычный шест вроде того, каким пользовался он сам, а полый внутри, что делало его похожим на огнестрельное оружие.
Канарцу хотелось рассмотреть незнакомый и странный предмет поближе, однако в эту минуту ему казалось более важным внимательно выслушать рассказ неожиданного гостя о тяжелом походе и, насколько возможно, постараться его перевести.
Несмотря на обилие различных подробностей, которые канарец так и не смог расшифровать, общий смысл сводился к тому, что Якаре отправился в далекий поход, чтобы раздобыть одну из тех вожделенных духовых трубок, какие изготовляли особые мастера племени аука, а также разузнать состав яда, тайну которого ревностно охраняли некие таинственные и неуловимые личности, Кураре Мауколаи, что с некоторой натяжкой можно было перевести как «властители кураре».
И вот теперь, после нескольких лет бесконечных скитаний и опасных приключений, Якаре вновь вернулся с берегов «Великой реки, рождающей море», и даже привез с собой одну из бесценных духовых трубок и высушенную тыкву, заполненную черной пастой, которая не могла быть ничем иным, как чистейшим «кураре». Однако он вынужден был признать, что для производства яда нужен не только секрет его состава, но и один из мастеров, Кураре Мауколаи, а племя наотрез отказалось отпустить с ним мастера.
Однако для купригери, боготворящих своего вождя, его достижения и подвиги значили много больше, чем единственная неудача; каждый стремился хотя бы пальцем прикоснуться к драгоценной духовой трубке. Но апогея их радость достигла, когда вождь вставил в отверстие трубки длинный острый дротик и одним точным выстрелом сбил попугая-монаха, щебетавшего в двадцати метрах над землей.
Канарца поразил такой смертоносный эффект странного и тихого оружия, он не удержался и попросил позволить ему получше рассмотреть черную жидкость, в которой туземец смачивал дротик.
Сьенфуэгос тщательно и недоверчиво осмотрел вещество и удивился, заметив, что к черной пасте проявляет интерес и Уголек. Она не только внимательно осмотрела ее, но потрогала и обнюхала.
— Ты знаешь, что это? — спросил он.
— Не знаю, — честно призналась дагомейка. — Но могу поспорить, что это сделано из змеиного яда, смешанного с толчеными кореньями и смолой и сваренного на медленном огне. Она слегка замялась, увидев, что косоглазый вождь не сводит с нее глаз. Кажется, даже покраснела, хотя, учитывая цвет ее кожи, утверждать наверняка было трудно. — Со временем я могла бы сделать что-то подобное. Помню, как меня учила бабушка... — закончила она с легким волнением в голосе.
— Тебе нравится этот индеец? — спросил Сьенфуэгос, которого развеселило ее смущение.
— Я его боюсь.
— Нет, — убежденно ответил канарец. — Ты его не боишься, хотя вид он имеет грозный, как у настоящего воина. Он тебе нравится.
— Иди к черту!
Канарец лишь расхохотался.
— Как хочешь, — не стал он спорить. — Но я достаточно хорошо тебя знаю, чтобы понять, что творится в твоей курчавой голове, — лукаво подмигнул Сьенфуэгос. — Он тебе нравится, а уж ты его прямо-таки очаровала.
— Это потому, что он раньше никогда не видел негритянку.
— Так ведь и я тоже никогда ее не видел, а первое, о чем я подумал, увидев тебя — так это о том, что ты жутко грязная... — напомнил он и многозначительно добавил: — Остальные смотрят на него как на принца. Быть может, ты станешь королевой этих земель.
— Черная королева белых дикарей? — задумчиво произнесла она. — Ну что ж, неплохо для той, что начинала рабыней португальского борова!
— Жизнь непредсказуема... Когда-то я был жалким пастухом на острове вечной весны, а теперь стал обладателем шпаги и набедренной повязки посреди самой жаркой на свете земли, — он ласково похлопал ее по ступне. — Не волнуйся! Мы заберемся еще дальше.
— Еще дальше?
— Гораздо дальше! — весело ответил канарец. — Куда еще никто не добирался. — Он убедился, что все взгляды всех туземцев прикованы к нему, смешно сморщил нос, ткнул в африканку пальцем и напыщенно произнес: — Уголек, великая Кураре Мауколаи!
Купригери ошеломленно посмотрели на него и вернулись, внимательно глядя на девушку со смесью недоверия и восхищения. Наконец, один из туземцев робко спросил:
