Крепко зажав между пальцами смертельно опасную змеиную голову, она жестом велела ближайшему воину подать ей сушеную тыкву и, уперев в ее край острые клыки, крепко нажала, заставив плененную тварь извергнуть небольшую струйку темно-коричневой жидкости.
Затем негритянка поставила тыкву на землю, оторвала кусок лианы и, крепко держа змею одной рукой, с невероятной ловкостью перетянула ей пасть и бросила поверженного противника к своим ногам с такой небрежностью, словно это была кучка мусора.
— Боже благословенный! — только и вымолвил пораженный Сьенфуэгос. — Ну и ну!
— Кураре Мауколаи! — восторженно воскликнули туземцы, окружив негритянку и хлопая ее по спине, словно настоящую героиню. — Великая Кураре Мауколаи!
Но девушка явно не обращала внимания на комментарии канарца, ни даже на поздравления воинов, она смотрела лишь на косоглазого вождя, ведь именно для него она продемонстрировала подобное мужество и хладнокровие.
Никого особо не удивило, когда в тот же вечер негритянка и Якаре удалились в глубину джунглей и не вернулись до самого утра.
— И как? — с улыбкой поинтересовался Сьенфуэгос. — Как это было?
— Едва дошла обратно, — шутливо ответила африканка.
— Ты счастлива?
Она немного помолчала, заглянула ему в глаза и рассеянно спросила:
— Как так вышло, что я готова босой и полуголой бежать на край света в компании десятка дикарей и полоумного рыжего канарца и не хочу променять эту судьбу даже на испанский трон?
Сьенфуэгос нежно потрепал ее кудри и с улыбкой ответил:
— Все очень просто. Если бы здесь была Ингрид, то и я чувствовал бы то же самое.
На четвертый день путешествия они добрались до моря, хотя оно оказалось не морем, а огромным пресным озером, таким обширным, что не видно было противоположного берега, и купригери подняли из крохотной заводи три длинных каноэ, затопленные под водой на глубине чуть больше метра с помощью груза камней.
На следующее утро, когда солнце слегка высунулось над линией горизонта, они отплыли, а когда лучи начали падать вертикально, поджаривая мозг, вдалеке показалась неясная пунктирная линия, мало-помалу принявшая форму вереницы хижин, возвышающихся на неровных сваях примерно в двух метрах над водой.
— Ганвиэ! — вдруг воскликнула Уголек, и ее голос слегка дрогнул. — Хвала Элегбе, я дома!
Канарец обернулся и посмотрел на нее.
— О чем это ты? — удивился он.
Девушка мотнула головой вперед.
— Я родилась в деревне вроде этой, на озере Нукуе в Дагомее... — она повернулась к Якаре, который греб сзади. — Как называется озеро? — спросила она.
— Ма-аракайбио, — ответил тот с присущей ему лаконичностью.
— А деревня?
— Конупригери.
— Ма-аракайбио означает «Земля змей», а значит, ты в своей стихии, — объяснил канарец. — А Конупригери — дом купригери, — он помахал рукой и улыбнулся, словно смеялся над собственным утверждением. — Ну, примерно так!
— Неплохой из тебя вышел толмач! — шутливо ответила африканка и кивком головы указала на вереницу широких хижин с крышами из пальмовых листьев. — И сколько там живет народу?
— Понятия не имею.
Число обитателей живописной деревни купригери и впрямь нелегко было сосчитать. Хотя каждая хижина возвышалась отдельно от соседских и имела собственный выход к воде, а объединяли их лишь хлипкие мостки, но размер, форма и даже расположение были столь различны, что наводили на мысль, будто определенные семьи или даже социальные касты строят жилища рядом, в собственном «квартале», отделяя их от соседей широкой полосой воды.
Но больше всего канарца привлекла поистине дьявольская ловкость туземцев, способных так управлять крохотными пирогами, которые временами казались просто скользящими по воде банановыми шкурками, что они пересекали друг другу путь, но не сталкивались, или плыли среди путаницы поддерживающих дома свай с такой скоростью, будто не могут остановиться, пока не минуют все озеро.
В это же время стайка ребятишек плескалась в воде, женщины болтали, стоя на мостках, а мужчины громко спорили, сидя в легких каноэ. Глядя на всё это, казалось, что купригери приспособились к жизни на воде с большей легкостью, чем иные народы привыкают к жизни на суше.
Каждый клан отмечал свои жилища простым рисунком, почти всегда красно-черного цвета, с силуэтами обезьяны, рыбы или птицы.
Но истинное сердце местной жизни находилось в прямоугольной хижине примерно пятьдесят на тридцать метров размером, со стенами из тростника и крышей из пальмовых листьев, к которой можно было подплыть только через лабиринт каналов. Стоило Сьенфуэгосу оказаться внутри, его поразил контраст освежающей температуры в хижине с удушающей жарой снаружи.
Насколько он смог понять уже гораздо позже, сложные переплетения хрупких тростниковых циновок перехватывали почти неощутимые потоки воздуха и направляли их таким образом, что в большей части просторного помещения под высоким потолком, отбрасывающим мягкую тень, температура становилась почти на десять градусов ниже, чем снаружи.
Величественное сооружение называлось Кону-кора-йе, что означало «Дом важных бесед». Название, несомненно, было обусловлено тем, что в хижине проводили совещания двадцать деревенских старейшин. Восседая на циновках, сплетенных из жестких пальмовых листьев, они долгими часами обсуждали наиболее важные для жителей решения.
Нежданное возвращение флотилии каноэ, где сидели рыжеволосый гигант и никем не виданная прежде чернокожая женщина, подобную которой изумленные купригери не могли даже представить, немедленно вызвало в деревне переполох; но гораздо больше местных жителей, особенно женщин, взволновало возвращение Якаре. При виде гордого вождя, стоящего на корме первого каноэ с духовой трубкой в руке, деревня взорвалась ликующими криками.
— Аука! Аука! — кричал косоглазый, потрясая духовой трубкой и показывая тыкву, наполненную черной массой. — Якаре принес кураре аука!
Это событие оказалось явно более значимым для совета старейшин, чем интерес, вызванный появлением Уголька и Сьенфуэгоса, поскольку гостям лишь предложили расположиться в углу хижины и принесли корзину фруктов и миску сырой рыбы, пока все внимали пространным рассказам смелого воина о том, как он за два года в одиночку обошёл земли племени аука.
Все взоры обратились на африканку, только когда Якаре объявил, что она, возможно, самая настоящая Кураре Мауколаи, а затем рассказал, как ловко она поймала смертоносную куаму, не выказывая ни малейшего страха.
