— Удивительно, что кто-то у вас вообще доживает до зрелого возраста, — хмыкнул Сьенфуэгос. — Слава Богу, на Гомере нет змей. Клянусь, у меня волосы дыбом встают при виде этих тварей... — Он хотел еще что-то сказать, но вдруг замолчал, уставившись куда-то в небо, за спину Уголька. — То ли я сошел с ума, то ли и в самом деле молнии бьют все время в одну и ту же точку... Но ведь грозы нет... — добавил он, немного помолчав.
Грозы и в самом деле не было, но молнии сверкали высоко в небе, пересекая его гигантскими шрамами, снова и снова возникая в одной и той же точке знойного ночного неба, и освещали огромное озеро и далекие горы.
— Кататумбо, — последовал сухой ответ сонного Якаре, когда девушка заставила его выпрыгнуть из гамака и спросила о причине удивительного атмосферного явления. — Просто кататумбо.
— А что такое кататумбо?
Туземец, конечно же, не мог дать никакого научного объяснения происхождения таинственного метеора. Индейцы наблюдали его уже много раз, и всегда озадаченно и испуганно, поэтому Якаре лишь пожал плечами и ответил:
— Знак Божий. Что он за нами наблюдает. Всегда за нами присматривает.
— Присматривает?
— Чтобы никаких драк по ночам. Никаких смертей по ночам... — он оглядел африканку с ног до головы и громко зевнул. — Может, еще одно...Негритянки не должны болтать без умолку и мешать Якаре спать по ночам.
Она лукаво усмехнулась и слегка подтолкнула его в хижину.
— Идем! — сказала Уголек. — Я устрою тебе хороший кататумбо, чтобы сегодня ночью ты смог уснуть.
Принцесса Золотой Цветок, на асаванском диалекте Анакаона, одним прекрасным апрельским утром предстала перед своей ближайшей подругой Ингрид Грасс, которая в эти минуты кормила свиней, и с улыбкой спросила:
— Ты готова?
— К чему?
— Познакомиться с Гаитике.
Немка почувствовалось, как заколотилось сердце. Хотя она уже несколько месяцев ждала возможности познакомиться с сыном Сьенфуэгоса, при мысли о том, что она увидит в нем знакомые черты любимого лица, Ингрид пришлось опереться о ближайшую стену, потому что ноги у нее подогнулись.
— Дай мне время, — попросила она. — Мне нужно прийти в себя и успокоиться.
— Он всего лишь ребенок.
— Он — частичка Сьенфуэгоса. Возможно, единственная, которую мне суждено увидеть... — она кивнула в сторону хижины. — Пусть он войдет один...
Ингрид удалилась к себе в спальню, умылась, расчесала длинную копну волос и села в кресло-качалку, волнуясь так, будто ей предстоит встреча с самим королем Фердинандом.
И вот в комнату вошел малыш, глядя на нее огромными темными глазами, полными страха и удивления. Он казался еще более растерянным и испуганным, чем она сама, крошечное личико уже несло на себе признаки новой расы, родившейся от смешения двух столь разных кровей.
Первый плод союза индианки и европейца, внук арагонского дворянина, полудикой пастушки-гуанче и двух гаитянских вождей теперь глядел на нее испуганными глазами, а Ингрид так же внимательно смотрела на него, стараясь определить, чья же кровь, текущая в хрупком тельце ребенка, окажется главной.
Некоторое время они молча изучали друг друга, понимая, что эта встреча навсегда изменит их жизнь, ведь мальчику сказали, что с сегодняшнего дня донья Мариана Монтенегро заменит ему умершую мать, а для бывшей виконтессы де Тегисе Гаитике становился единственной семьей. Конечно, для мальчика эта встреча была более важной, не только из-за возраста, но и потому что он впервые встречался с одним из ненавистных и внушающих ужас «разодетых демонов», прибывших из-за моря с намерением уничтожить и поработить его народ.
Его мать Синалинга погибла из-за привезенной ими болезни, а дядя, некогда могущественный вождь Гуакарани, превратился не более чем в местного князька на службе у завоевателей. С тех пор как он себя помнил, все окружающие только и жаловались на надоедливых чужаков, а теперь он в ужасе стоял перед одной из них и должен был перейти к ней во владение.
Неужели правдивы легенды о том, что чужаки пожирают детей на манер свирепых карибов?
Мальчик посмотрел на ее губы, более тонкие, чем у его племени, на пугающие глаза — такие голубые, что казались капельками воды, танцующими на яйце перепелки.
Но к своей радости он обнаружил, что говорит женщина не трубным гласом демона, а нежно, причем на его же языке. Именно этот голос утихомирил его страхи, словно шестое чувство подсказало мальчику, что никогда человек, говорящий с ним так ласково, не причинит вреда.
— Входи! — попросила Ингрид. — Подойди ближе. Не бойся, — она глубоко вздохнула, чуть не зарыдав. — Боже, как же ты похож на своего отца!
— Мой отец умер.
— Нет, — убежденно покачала головой немка. — Я знаю, что он жив. Он должен быть жив, и мы с тобой будем вместе ждать его возвращения.
Убежденность, с какой эта поистине неземная чужестранка с первого дня знакомства уверяла, что его отец жив, закрепилась и в сознании Гаитике, и с той минуты он больше не сомневался, что когда-нибудь непременно встретится с рыжеволосым гигантом, о котором столько рассказывала покойная мать, хотя дядя Гуакарани по-прежнему пытался его убедить, будто отец много лет назад утонул в огромном море карибов.
Гаитике всегда выделялся среди других детей и был себе на уме, ведь ему с рождения пришлось нести клеймо метиса — той расы, что отныне будет отмечать продвижение испанцев в Новом Свете.
Сын столь уникальной личности, какой, несомненно, являлся козопас с острова Гомера, и отважной туземки, которая без колебаний пошла против своего народа, чтобы спасти от смерти любимого, этот малыш, видимо, не унаследовал бунтарского нрава, присущего родителям, но были все основания предполагать, что от смешения двух кровей родилась новая раса — мирных, безропотных, молчаливых и покорных судьбе людей. Метисы-полукровки обладали достоинствами и недостатками, которыми не обладали их предки.
Возможно, на его манеру поведения повлияло то, что Гаитике родился во время урагана, накануне страшной резни, а затем прибыли жестокие захватчики, не уважающие никого и ничего, ему пришлось страдать от последствий колониальной войны и эпидемии, унесшей жизнь матери. Ясно одно — Гаитике относился к происходящему с глубочайшим недоверием, будто задаваясь вопросом, что он делает в этом месте, а донья Мариана, в свою очередь, не знала, как ему это объяснить.
Серьезность и нелюдимость мальчика тут же воздвигали барьер между ним и окружающими, становящийся еще более непреодолимым, когда кто-нибудь пытался вести себя с Гаитике, как подобает обращаться с мальчиком подобного возраста. Иногда возникало впечатление, что он родился уже взрослым.
