— Слышишь, мистер Йеллоули, — продолжала сестрица Бэйби, выходя на середину комнаты, — чего это ты ко мне привязался? Не видишь, что ли, что я выше головы занята всякими хозяйственными заботами?
— Да нет, Бэйби, мне ничего не нужно, — ответил Триптолемус, — просто я сам себе говорил, что вот есть здесь и море, и ветер, и дождь, и всего в достаточном количестве, но где же лес, Бэйби, где же дрова? Вот ты мне что скажи!
— Дрова? — переспросила Бэйби. — Да не гляди я за ними в оба — получше тебя, братец, — так у нас, по чести говоря, скоро не осталось бы ни полена, кроме того чурбана, который торчит у тебя на плечах! Вчера только парни принесли нам обломки, что море выбросило, так из них шесть унций уже потратили, сварили тебе сегодня утром овсянки, а только, по чести говоря, будь ты бережливый хозяин, поел бы себе дрэммока, раз уж тебе непременно понадобилось завтракать, а не тратил бы за один присест и муку и дрова!
— Иными словами, Бэйби, — возразил Триптолемус, который не прочь был иногда самым серьезным тоном отпустить шуточку, — ты хочешь сказать, что когда мы разводим огонь, то должны воздерживаться от пищи, а когда у нас есть еда, то не следует зажигать огня, ибо слишком большая роскошь наслаждаться двумя такими великими благами сразу! Счастье еще, что ты не предлагаешь подыхать с голоду и холоду unico contextu![26] Но должен тебе сказать, что я не в состоянии держаться на одной только овсяной болтушке, называй ты ее хоть дрэммок, хоть крауди или как там еще хочешь. Мне нужна горячая пища!
— Ну и простофиля же ты, братец! — воскликнула Бэйби. — Ну кто тебе мешает варить похлебку в воскресенье, а в понедельник доесть ее холодную, раз уж ты такой разборчивый? Многие и почище тебя, а все пальчики облизали бы после такого угощения!
— Помилуй нас Бог, сестрица, — ответил Триптолемус, — да на таких харчах я ноги протяну! Мне останется тогда только распрячь быков, лечь, да и ожидать своего смертного часа. Ведь ты сама знаешь, что у нас в доме спрятано то, на что можно было бы купить муки для всей Шетлендии, да еще на все двенадцать месяцев, а ты жалеешь мне миски горячей каши, когда я работаю, можно сказать, не покладая рук!
— Тсс! Придержи-ка свой болтливый язык, — прервала его Бэйби, с опаской оглядываясь кругом. — Ну и умник же ты — орешь во всю глотку о сокровище, что спрятано в доме! Хороший ты, нечего сказать, сторож ему! А тут еще, клянусь Богом, кто-то в дверь стучит!
— Ну что ж, поди тогда и открой, Бэйби, — сказал ее братец, радуясь всему, что обещало прервать разгоревшийся спор.
— Поди и открой! Послушайте только, что он говорит! — повторила Бэйби одновременно с досадой и страхом и вместе с тем гордая сознанием своего превосходства над братом. — Поди и открой! Ишь ты, как он распоряжается! Открыть, да и дать разбойникам унести все, что только есть в доме!
— Разбойникам! — повторил, в свою очередь, Триптолемус. — Да на этих островах разбойники такая же редкость, как ягнята на Рождество. Сто раз твердил я тебе и еще раз говорю: нет здесь горцев, чтобы разорять нас. Это страна мирная и честная. О fortunati nimium![27]
— Ну чем тебе тут поможет святой Риньян, Толемус? — спросила его сестра, принявшая произнесенную им цитату за обращение к католическому святому. — И потом, ладно уж, пускай тут нет горцев, зато могут найтись люди и похуже. Вчера еще мимо нашего окна прошли пять или шесть молодцов, право, таких же страшных, как и те, что спускались к нам из Клохнабена, и в руках у них были страшные железины… Правда, их называют китовыми ножами, да выглядят-то они точь-в-точь как кортики и кинжалы! Нет, уж честный человек не понесет такого оружия!
В эту минуту в промежутке между двумя порывами грозного, ревущего за стеной урагана явственно послышались удары и крики Мордонта. Охваченные неподдельной тревогой, брат с сестрой в страхе переглянулись.
— Ну, если они только услышали про серебро, — сказала Бэйби, и от страха нос ее из красного сделался синим, — считай, что мы с тобой погибшие люди!
— А ты чего болтаешь? — перебил ее Триптолемус. — Теперь как раз и надо придержать язык. Ступай к слуховому окошку и посмотри, сколько их там, а я тем временем заряжу свой испанский мушкет… Да иди осторожно, словно по свежеснесенным яйцам.
Бэйби прокралась к окну и доложила, что видит «только одного молодчика; он стучит и кричит словно сумасшедший, а сколько их там еще, в засаде, так она того сказать не может».
— В засаде? Глупости, — заявил Триптолемус и дрожащей рукой отложил в сторону шомпол, которым пытался зарядить ружье. — Ручаюсь, что никого там больше и не видно и не слышно! Это всего лишь какой-нибудь бедный парень, захваченный по дороге бурей, который ищет приюта под нашим кровом и не прочь чем-нибудь подкрепить свои силы. Открой дверь, Бэйби, надо поступить по-христиански.
— А лезть в окно — это по-христиански? — спросила Бэйби и испустила жалобный вопль, в то время как Мордонт, выставив одну из рам, спрыгнул в кухню; вода лила с него, как с речного бога.
Перепуганный Триптолемус прицелился в юношу из мушкета, который так и не успел зарядить, но в это мгновение незваный гость закричал:
— Стойте, стойте! Какого дьявола держите вы дверь на запоре в такую погоду и целитесь в голову честному человеку, словно это тюлень?
— А ты кто такой, приятель, и что тебе здесь нужно? — спросил Триптолемус, — стукнув прикладом об пол.
— Что мне нужно? — повторил Мордонт. — Да все! Мне нужно поесть, попить, обсушиться, получить постель на ночь и пони завтра утром, чтобы доехать до Ярлсхофа.
— Ну вот, а ты еще говорил, — попрекнула Бэйби своего братца, — что здесь нет ни разбойников катеранов, ни тунеядцев. Да слышал ли ты когда-либо, чтобы какой-нибудь бродяга без штанов, из тех, что вроде у нас там были, заявлял о том, что ему надо, так открыто и так дерзко! Ну проваливай, проваливай, приятель, кончай музыку, да и ступай откуда пришел. Это дом управляющего его светлости губернатора, а не постоялый двор для бродяг и попрошаек.
В ответ на столь наивное требование убраться Мордонт расхохотался миссис Бэйби прямо в лицо.
— Как! — воскликнул он. — Покинуть возведенные человеческой рукой стены в такое страшное ненастье? Да что я, по-вашему, олуша или баклан, что вы хлопаете в ладоши и визжите как сумасшедшая, чтобы выгнать меня на двор в такую бурю?
— Так вы что же, молодой человек, — сказал Триптолемус, намереваетесь, значит, остаться в нашем доме volens nolens[28], иначе говоря независимо от того, хотим мы этого или нет?
— Хотите ли вы! — воскликнул Мордонт. — Да какое право имеете вы хотеть или не хотеть? Разве вы не слышите, как гремит гром? Разве вы не слышите, как льет дождь? Разве вы не видите молний? И разве вы забыли, что это единственный дом на расстоянии я уж и не знаю скольких миль? Послушайте, уважаемые сударь и сударыня, может быть, это просто шотландская шутка, но она странно звучит в ушах шетлендца. Э, да вы и огонь погасили, а у меня зубы пляшут джигу от холода; но эту беду я мигом поправлю.
