Ярдах в тридцати впереди дюны подходили совсем близко к берегу, и заросли можжевельника обрывались почти у самого моря — хорошее место, чтобы свернуть внутрь материка, не оставляя подозрительных следов на песке.
За дюнами грунт во многих местах был зыбким, и им пришлось несколько раз делать крюк, чтобы обогнуть преграждающие путь озерца заболоченные озерца. Скоро они оказались в окружении кустарников высотой футов в восемь-десять, среди которых вкраплениями встречался пробковый дуб. Даже в свете луны Рэймидж различал гладкие красновато-коричневые стволы, с которых была содрана пробковая кора.
Вдруг он почувствовал, что Джексон тянет его за полу мундира.
— Дым, сэр, вы чуете? — спросил старшина, — древесный дым.
Рэймидж принюхался. Да, запах слабый, но явственный. Должно быть, они где-то совсем рядом с одной из тех напоминающих по форме эскимосское иглу торфяных печей, которые используют для изготовления древесного угля — ведь в воздухе не было ни ветерка, который мог бы принести запах дыма, не ощущалось даже обычного морского бриза.
Наклонившись, Рэймидж ослабил крепление метательного ножа с утяжеленным лезвием в чехле на ботинке, и вытащил кортик. Потом оба моряка осторожно двинулись дальше.
Три или четыре минуты спустя они оказались на краю небольшой опушки. В ее центре виднелся тусклый красный огонек, подсказывающий, где оставлена тлеть на ночь печь, накрытая целиком плотным слоем торфа, за исключением маленького отверстия в одной из сторон.
Джексон толкнул его локтем, указывая на что-то. За печью, на дальнем краю опушки, можно было различить смутные очертания маленькой хижины, сложенной из камня.
— Других домов не видно?
— Нет, сэр. Этот, похоже, единственный — под ветром от печи.
Хижина, бесспорно, располагалась под ветром для ночного бриза, но что-то в голосе Джексона привлекло внимание Рэймиджа, ведь, собственно говоря, в этой зоне не было преобладающих ветров.
— Почему ты так уверен?
— Когда дом расположен с подветра от печи, это значит, что ночью дым всегда обволакивает хижину. Отгоняет комаров.
— Откуда это тебе известно?
— Эх! — вздохнул Джексон, — все мое детство прошло в лесах.
— Сюда, — воскликнул Рэймидж, указывая направо. — Луна может выдать нас. Когда я постучу в дверь, обогни хижину и шуми, как взвод морских пехотинцев.
— О, сэр! — с шутливым возмущением простонал Джексон. Рэймидж усмехнулся: кто не знает о беззлобном презрении, которое питают настоящие моряки к морским пехотинцам и солдатам.
Лейтенант пригладил волосы, поправил чулки, стряхнул с брюк песок и подошел к двери. В правой руке он сжимал кортик. Джексон скрылся за хижиной.
Ну хорошо, подумал Рэймидж, посмотрим, что из этого выйдет, и заколотил в дверь кортиком. Выждав пару секунд, он крикнул по-французски: «Открывайте дверь! Открывайте дверь немедленно!»
Внутри заспанный голос разразился потоком ругательств.
— Кто там? — хрипло спросил кто-то на итальянском.
— Откройте дверь! — прорычал Рэймидж в ответ.
Через несколько секунд дверь скрипнула и приоткрылась.
— Кто здесь? — буркнул итальянец, неразличимый в темноте хижины.
Теперь самое время перейти на итальянский.
— Выйди-ка на лунный свет, ты, свинья. Прояви уважение к французскому офицеру. Дай-ка взглянуть на тебя.
Человек вышел, в это время из хижины донесся приглушенный женский голос: «Осторожно, Нино!» В этот миг из-за дома раздался шум. Джексон справился со своей задачей прекрасно: выкрикиваемые приказы и хруст сучьев создавали впечатление, что там находится целый взвод солдат.
Нино стоял в свете луны, прикрыв глаза ладонью как козырьком.
— Ну? — повысил голос Рэймидж.
— Да, ваша милость, — залепетал итальянец, используя самый высокий из известных ему титулов. — Чего желает ваша милость?
Рэймидж упер острие клинка ему в живот и грозно спросил:
— Где укрываются эти свиньи-аристократы?
Он внимательно наблюдал за Нино.
Ага, вот и реакция: плечи итальянца вздрогнули, словно того вдруг охватил неожиданный порыв ледяного ветра.
— Аристократы, ваша милость? Здесь нет никаких аристократов.
— Это мне известно. Зато ты знаешь, где они прячутся.
— Нет, нет, ваша милость. Клянусь мадонной, у нас нет никаких аристократов.
Внутри хижины в унисон с мужем молилась и рыдала женщина. Но Рэймидж подметил, что итальянец отрицает лишь тот факт, что кто-то прячется в хижине, явно избегая прямого утверждения, что не знает, где находятся аристократы.
— Сколько вас человек в семье? — спросил лейтенант.
— Семеро, ваша милость: моя мать-вдова, жена, четверо детей и брат.
— Ты желаешь всем им гибели, неблагодарная свинья?
— Нет, что вы, ваша светлость. В чем они провинились? — спросил он ошеломленно.
— Если через десять секунд ты не скажешь мне, где прячутся аристократы, то отправишься на встречу со своим покойным батюшкой, мадонной и всеми святыми, о которых тебе толковали ваши безмозглые священники!
Не помешает дать понять этим крестьянам, что люди Бонапарта, несмотря на их на красные колпаки свободы и разговоры о воле, являются атеистами.
Однако эффект, произведенный угрозой на крестьянина, оказался неожиданным: он выпрямился и твердо посмотрел в глаза Рэймиджу. Не обращая внимания на женщину, продолжавшую причитать в хижине, Нино спокойно заявил:
— В таком случае убейте меня — я ничего вам не скажу. — И замер, в ожидании, когда кортик Рэймиджа вонзится ему в живот.
А у этого парня есть чувство гордости, подумал Рэймидж. Если бы эти проклятые неженки-аристократы, тратящие (или, по крайней мере тратившие — до прихода Бонапарта) свою жизнь на балы, жеманство и досужую болтовню где-нибудь в Сиене или Флоренции, увидели бы, на какой подвиг готов ради них этот крестьянин, то, возможно, не стали бы так презирать своих контадини.
Этот человек был простым, храбрым и честным, но проявление двух последних качеств выдавало, что ему известно местонахождение беглецов. В адмиральских приказах речь шла об одной хижине углежога, из чего следовало, что она и есть единственная, так что почти наверняка это тот самый углежог, который ему нужен…Рэймидж решил попытать счастья.
Крестьянин все ждал, когда кортик вонзится ему в живот, поэтому Рэймидж отступил на шаг назад, как будто намереваясь выиграть пространство для размаха, а потом вдруг бросил кортик, вонзив его острием в землю. Прежде чем изумленный итальянец пришел в себя, Рэймидж, оставив кортик торчать в земле, схватил его за руку и втолкнул обратно в хижину, не забыв пригнуть голову перед низкой притолокой.
